Соблазни меня в сумерках - Клейпас Лиза

Его губы дрогнули в улыбке.

— Я полагал, что разговоры только поощряют претендентов.

— Возможно, но не разговоры, которые веду я.

Раздался стук в дверь, и они оба повернулись на звук.

Пришла горничная.

— Я должна идти, — смущенно сказала Поппи. — Моя компаньонка очень огорчится, если обнаружит, что меня нет.

Незнакомец выдержал долгую паузу, глядя на нее.

— Я еще не закончил с вами, — заявил он с обескураживающей небрежностью. Словно никто и никогда не отказывал ему. Словно он не сомневался, что она останется с ним настолько, насколько он пожелает.

Поппи набрала в грудь воздуха.

— Тем не менее я ухожу, — спокойно отозвалась она и направилась к двери.

Он опередил ее и уперся в дверь ладонью.

Поппи пронзил приступ тревоги. Она повернулась к нему лицом, ощущая бешеное биение пульса. Он стоял слишком близко, почти касаясь ее своим высоким сильным телом. Она отпрянула, прижавшись к стене.

— Прежде чем вы уйдете, — вкрадчиво произнес он, — я хотел бы дать вам совет. Для молодой женщины небезопасно бродить по отелю. Постарайтесь впредь не рисковать так глупо.

Поппи напряглась.

— Это приличный отель, — сказала она. — Уверена, мне нечего бояться.

— Напрасно, — возразил он. — Вы просто напрашиваетесь на неприятности.

И прежде чем она успела сообразить, что происходит, он склонил голову и завладел ее губами.

Потрясенная Поппи не шелохнулась, отдавшись обжигающему поцелую, такому нежному и вместе с тем требовательному, что она не заметила, как ее губы приоткрылись. Одной рукой он обхватил ее подбородок, заставив запрокинуть голову, а другой обнял за талию, притянув к себе. С каждым вдохом Поппи вбирала в себя его запах, пьянящую смесь мускуса, чистого белья и мужской кожи. Ей следовало бы сопротивляться, но его губы были такими нежными и настойчивыми, они возбуждали, дразнили и обещали. Они переместились на ее шею, где пульсировала жилка, и двинулись ниже, рассылая по телу мурашки, пока она не задрожала и не выгнулась назад.

— Нет, — произнесла она слабым голосом, отстранившись от него.

Незнакомец взял ее за подбородок и заставил взглянуть на него. Они оба замерли. Встретив его испытующий взгляд, Поппи уловила в нем смесь замешательства и досады, словно он сделал какое-то неприятное открытие.

Он отпустил ее и распахнул дверь.

— Поставь на стол, — велел он горничной, которая ждала за порогом с большим серебряным подносом в руках.

Девушка поспешно повиновалась, слишком хорошо вышколенная, чтобы выказать удивление по поводу присутствия Поппи в комнате.

Незнакомец подошел к Доджеру, который успел заснуть в кресле, поднял его и, вернувшись к Поппи, протянул ей. Глаза Доджера были закрыты, сливаясь с черной маской на его мордочке. Поппи прижала к себе зверька, ощущая под пальцами биение его крохотного сердечка и шелковистый подшерсток на брюшке.

— Что-нибудь еще, сэр? — спросила горничная.

— Да. Проводи леди до ее номера. А потом зайдешь ко мне, чтобы сообщить, что она благополучно добралась.

— Слушаюсь, мистер Ратледж.

Мистер Ратледж?!

Поппи взглянула на незнакомца. Его зеленые глаза дьявольски поблескивали, словно он забавлялся ее изумлением.

Гарри Ратледж… таинственный и неуловимый хозяин отеля… оказавшийся совсем не таким, каким она его представляла.

Озадаченная и смущенная, Поппи отвернулась и перешагнула через порог. Дверь с легким щелчком закрылась за ней. Как нехорошо с его стороны развлекаться за ее счет! Утешив себя мыслью, что никогда больше его не увидит, она двинулась по коридору вместе с горничной… даже не подозревая, что вся ее жизнь только что круто изменилась.

Глава 3

Гарри подошел к камину и уставился на огонь.

— Поппи Хатауэй, — прошептал он, словно это было магическим заклинанием.

Пару раз он видел ее издалека, когда Поппи садилась в карету перед отелем и на балу, который давали в Ратледже. Гарри не присутствовал на балу, но наблюдал за танцами с балкона. Несмотря на красоту и волосы цвета красного дерева, он не обратил на нее особого внимания.

Однако личная встреча явилась для него открытием.

Он шагнул к креслу, собираясь сесть, когда заметил порванный бархат и клочья ваты, оставленные хорьком. Улыбнувшись, он сел в другое кресло.

Поппи. Какой безыскусной она выглядела, расхаживая среди его сокровищ и болтая об астролябиях и францисканских монахах. Она говорила так оживленно и красочно, словно разбрасывала конфетти. Она излучала лукавство и бодрость, которые могли бы раздражать, но вместо этого доставили ему удовольствие. В ней было то, что французы называют изюминкой, какая-то… живость ума и души. А ее лицо было одновременно невинным и знающим.