Невеста-наследница - Коултер Кэтрин

Она повернулась на каблуках и, широко шагая, пошла прочь.

«Идет совсем как парень, — подумал он, раздражаясь еще больше. — Бедра нисколько не колышутся».

Однако он помнил, каково было обнимать эти бедра, и при мысли об этом его руки сами собой сжались в кулаки. Он двинулся за ней, продолжая свою обвинительную речь:

— Ты даже не попыталась подружиться с моими детьми. Они все еще считают тебя чужачкой, а не членом семьи. И я вижу, что ты невзлюбила их так же, как они невзлюбили тебя.

Она не повернулась к нему для ответа, а только бросила через плечо:

— Говори громче, Колин, чтобы услышала дети. Ведь они имеют привычку копировать поведение своих родителей.

Он замолчал и молчал всю дорогу до северной башни. Здесь тоже пахло лимоном и воском, и он понял, что она имела наглость переделать все по-своему даже в его комнате, единственной комнате, которая всегда принадлежала ему и только ему. Он ускорил шаг. Увидев отремонтированную лестницу, он сказал:

— Я хотел отремонтировать ее совсем иначе. Какого черта ты здесь наворотила?

Стоя на три ступеньки выше его, она резко повернулась.

— И что же ты собирался сделать иначе, Колин? Может быть, ты хотел, чтобы ступеньки располагались по диагонали? Или чтобы на месте каждой второй ступеньки зияла пустота, дабы тот, кто не смотрит себе под ноги, проваливался в подземную темницу?

— Ты не имеешь права вмешиваться в мои дела. Я уже предупреждал тебя об этом.

Не говоря больше ни слова, он протиснулся мимо нее по узкой лестнице, распахнул дверь, обитую медными гвоздями, и в нос ему ударили непереносимо свежие запахи. В середине круглой комнаты он остановился как вкопанный, уставясь на вазу с летними розами, которая стояла на его письменном столе. О Господи, розы, любимые цветы его матери, и к их благоуханию примешивается терпкий аромат лимона. Он на мгновение закрыл глаза.

— Вы перешли все границы, мадам.

— Ах, вот как? Стало быть, ты предпочитаешь жить в грязи? Чтобы твои книги продолжали портиться, постепенно распадаясь в труху? Как и следовало ожидать, на твоих книжных полках уже завелись и книжные черви, и книжные вши, и бог знает что еще. Еще чуть-чуть — и твои книги были бы безнадежно испорчены.

Колин повернулся к жене, охваченный яростью и чувством полного бессилия. Она была права, черт бы ее побрал, он вел себя как собака на сене, но он хотел сам руководить всеми работами в доме, потому что это были его дом, его тряпки и хлам, его забота! Так нет же, она возомнила себя госпожой всего и делала все по-своему, без его руководства и позволения. Этого он не мог простить. Он покинул родные края, чтобы защитить ее, а она так бессовестно провела его, захватила власть в его собственном доме и, похоже, вовсе не намерена за это извиняться! Он искал слова, чтобы высказать ей свое негодование, и вдруг выпалил, вспомнив одно из наиболее возмутительных ее прегрешений:

— Я не выношу запахов воска и лимона. А от запаха роз меня тошнит.

— Но миссис Ситон говорила, что твоя мать…

— Не смей говорить о моей матери!

— Хорошо, не буду.

— Ты явилась даже в мою комнату, единственную комнату во всей этой древней развалине, которая была полностью моей с тех пор, как я родился. Ты явилась сюда и переделала все по-своему.

— Если ты прислушаешься к голосу разума и внимательно посмотришь по сторонам, то увидишь, что я ничего не переделала. Да, я поставила на твой письменный стол вазу с розами, но это не переделка, а просто временное добавление к убранству. Неужели ты бы предпочел, чтобы великолепные цвета на этих гобеленах, сотканных твоей прапрабабушкой, продолжали блекнуть и тускнеть, погребенные под многолетним слоем грязи? И чтобы ткань сделалась такой ветхой, что рассыпалась бы в прах? А плиты пола, Колин? Ведь ты мог бы легко сломать ногу, если бы треснувшие плиты не заменили на новые. Притом заметь, я ничего не переделала по своему вкусу: новые плиты выглядят точь-в-точь как остальные. А ковер, этот роскошный обюссонский ковер? Взгляни — ведь только теперь стали явственно видны его чудесные, радующие глаз цвета.

— Ковер — это тоже не твоя забота. Я собирался заняться им сам.

«Да, чего-чего, а упрямства ему не занимать, — подумала Синджен. — Если уж он впился зубами в какую-нибудь кость, то будет драться за нее до конца!»

Призвав на помощь остатки самообладания, она спокойно сказала:

— Как бы то ни было, на замену старых плит ушли сущие гроши. Почему же ты их не заменил?