Невеста-наследница - Коултер Кэтрин

— О нет, моя дорогая, не здесь. Когда я буду объяснять тебе, чего я от тебя хочу, то сделаю это за запертой дверью моей спальни — спальни лэрда, идеально чистой спальни лэрда.

Глава 12

Колин сдержал свое слово. Мягким, но властным движением он втолкнул Синджен в спальню лэрда, потом закрыл дверь и запер ее на ключ. Затем, не спуская с нее глаз, положил ключ в карман своего жилета. Она прошла в середину огромной комнаты и остановилась, обхватив себя руками и потирая ладонями плечи.

— Хочешь, я затоплю камин? Она покачала головой.

— А я думаю, что это недурная мысль. Ведь скоро ты разденешься донага, а я не хочу, чтобы ты дрожала от холода. Я хочу, чтобы ты дрожала от страсти.

«Вот оно, мужское наказание», — подумала Синджен, глядя на него. Теперь он был полным хозяином положения уже хотя бы потому, что был намного крупнее и сильнее ее. И вид у него был злой, решительный и до странности сердитый. А ведь она не сказала ничего, что могло бы вызвать его гнев, по крайней мере за обедом. Возможно, все дело в этом так раздражающем его запахе воска и лимона.

Но на счастье Синджен, она выросла рядом с двумя своевольными, упрямыми и очень умными братьями, которые преподали ей немало полезных уроков относительно мужчин, их странных взглядов и непостижимого поведения.

Колин вел себя сейчас как султан, а ей была отведена роль рабыни. Эта картина, представшая перед ее мысленным взором, пришлась ей по душе. Она понравилась бы ей еще больше, если бы Колин смеялся и дразнил ее. И при этом на ней было бы множество покрывал всех цветов, и она танцевала бы перед ним, сбрасывая их одно за другим, и он…

— Чему это ты улыбаешься?

— Я подумала о покрывалах.

— Джоан, о чем ты говоришь? Ты повредилась умом?

— О нет. Я просто представила тебя в роли великого султана, а себя — в роли рабыни, которую ты выбрал на эту ночь, и я танцевала перед тобой, закутанная во множество покрывал.

Колин молчал, не зная, что сказать. Она была непредсказуема; то, что она думала и говорила, часто бывало совершенно неожиданным. Даже когда ей случалось сказать что-нибудь, чего он мог ожидать, он все равно удивлялся тому, как ясно, прямо и искренне это сказано. И такое положение дел ему не нравилось.

— Ну что ж, по-моему, эта идея очаровательна и вполне уместна. Однако сегодня за неимением покрывал ты будешь танцевать для меня просто обнаженной. А если тебе понадобится аккомпанемент, я стану хлопать в ладоши. Что касается покрывал, то я куплю их тебе, когда вернусь в Эдинбург. Потом мы сможем еще раз разыграть эту сцену, уже в полном соответствии с твоей фантазией.

— Ах, вот как, значит, ты собираешься уехать завтра утром? И надо полагать, до рассвета? Ну, конечно же, пока я еще буду спать. Я отлично понимаю тебя, Колин. Тебе совершенно не хочется иметь дело с женой, которая, возможно, станет жалобно умолять тебя не покидать ее, не оставлять ее в этом доме, в этом поместье, в этой проклятой чужой стране? Может быть, мне удастся уговорить тебя не уезжать? Нет, вряд ли. Ах да, я чуть было не забыла про твою очаровательную родню, с которой мне придется жить. Тетушка Арлет такая милая — ну просто прелесть. Она ненавидит тебя, она ненавидит меня; насколько я могу судить, в своей жизни она любила только двух человек: твоего брата и твоего отца, который обманул ее, не исполнив обещания жениться, — по крайней мере, она уверена, что это было именно так. Что касается Серины, то трудно сказать, кем она себя считает: человеком или феей. Она ненормальная, правда, это получается у нее довольно мило. Ну а дети — что ж, я просто-напросто буду и дальше колотить их, если мне так заблагорассудится!

— Сегодня вечером я больше не стану спорить с тобой, Джоан. Просто усвой, что во время моего отсутствия ты не будешь делать ничего — абсолютно ничего. Ты должна быть любезной с моими домочадцами и моими детьми. Вот и все, чего я жду от тебя, моей жены.

— Иди к дьяволу, Колин.

Она воинственно вздернула подбородок, и он почувствовал, как кровь быстрее побежала по его жилам, отлила от головы и, черт бы ее побрал, прилила к паху. Эта девушка, которая так пылко боготворила его в Лондоне, которая всю дорогу до Шотландии настойчиво просила его мужского тела, совершенно переменилась и теперь предстала перед ним грозной фурией. В эту минуту в ее голубых глазах не было видно и следа былого обожания. В них горел огонь, но огонь холодный, как блеск луны. И это тоже возбуждало его.