Подари мне любовь - Линдсей Джоанна

– Череп проломлен, - объявила Волда. - От такого редко кто приходит в себя.

– Но он может выжить?

– Да, при постоянном уходе, чего он, вне всякого сомнения, здесь не получит. Ну, а теперь поторопимся. Пора ехать.

– Я могла бы ухаживать за ним, - выпалила Блит.

– С чего бы это? - Волда недовольно поморщилась. - У нас не так много еды, чтобы останавливаться в этом месте. Кроме того, это все равно зряшная затея. Он уже почти мертвец.

– Если можно спасти его, я попробую, - упрямо повторила Блит, снова уставившись на незнакомца.

– Говорю же, нельзя здесь рассиживаться. Нужно добраться до деревни и что-нибудь раздобыть…

– Тогда мы возьмем его с собой.

– Да ты никак рехнулась, девочка? - Волда раздраженно воздела руки к небу. - К чему нам такие глупости?

– Чтобы спасти его, - просто объяснила Блит.

– Но кто он тебе?

И тут Блит умудрилась найти единственные слова, способные заинтересовать Волду:

– Он наверняка вознаградит нас за спасение, и, поверь, уж не какими-то жалкими медяками, а золотом. Не меньше сотни монет! Посмотри, он точно знатный лорд, иначе почему на нем и нитки не оставили? И не лучше ли приехать к Олдриху со звонкой монетой в кармане, чтобы не казаться совсем уж нищими и убогими?

Волда немедленно встрепенулась, по-видимому, признав правоту племянницы, однако не спешила соглашаться.

– Не так-то легко впихнуть кашицу в горло полумертвого человека, который к тому же не может сам глотать, - хмуро заметила она. - Он будет слабеть с каждым днем и погибнет через неделю.

– Может, и все двести монет… - не отступала Блит.

– Так и быть, помоги мне взвалить его на телегу. Но предупреждаю, девочка, если он не очнется к тому времени, как мы доберемся до Бедфорда, я самолично выброшу его в кусты. Нельзя появиться в доме Олдриха с этим человеком, он нас и на порог не пустит! Мой кузен не любит лезть на глаза благородным господам, пусть даже и благодарным за спасение! Ничего хорошего из этого не выйдет. Так что или дашь обещание, или я с места не тронусь. И чтобы никаких споров, когда придет время избавиться от него!

Блит с готовностью кивнула, твердо уверенная, что за две недели они сумеют исцелить незнакомца, поскольку раньше им все равно не добраться до Бедфорда на неуклюжей телеге, запряженной медлительными волами.

Такой великан, конечно, не поместился на телеге, и задок пришлось опустить так, что его ноги свисали над краем и даже в этом положении оказались настолько длинными, что задевали за каждый бугорок. Но мужчина ни разу не очнулся.

Дни проходили в непрестанных жалобах и ворчании Волды, хотя она все же показала Блит, как растирать горло больного, чтобы он смог проглотить хоть немного жидкости. Однако незнакомец почти ничего не ел, и Блит не могла понять, слабеет ли он, поскольку с самого начала гигант казался исключительно здоровым и мускулистым. Но она нежно заботилась о нем, потому что, сама не замечая, влюбилась по уши.

Девушка даже продавала себя, чтобы купить ему мясо для бульона, и делала это с радостью, исполненная решимости вернуть его к жизни, несмотря на то, что он ни разу не открыл глаз, не шевельнулся и почти все время горел в жару.

Блит делала все, что могла, хотя ни она, ни Волда ничего не понимали в искусстве исцеления. Когда они наконец достигли Бедфорда, состояние мужчины все еще оставалось тяжелым. Помня о данном обещании, Блит ухитрилась мольбами и лестью уговорить тетку остаться здесь еще на два дня, но о большем просить не могла - на карту было поставлено ее собственное будущее, впереди ждала лучшая жизнь. Волде удалось втолковать племяннице, что нельзя подвергать такому риску их счастье и все ради совершенно неизвестного человека. Но тоже, помоги ей, Блит еще никогда в жизни не испытывала такой сердечной боли, как в тот момент, когда все-таки пришлось бросить незнакомца на произвол судьбы. Она горько рыдала, обряжая его в одежду, взятую из запасов Волдм, и ни в чем не уступала тетке, хотя та никак не могла понять столь глупого расточительства и уверяла, что больному все равно не жить.

Но Блит отчаянно сопротивлялась и наотрез отказывалась оставить мужчину в чем мать родила, как в тот день, когда они нашли его. Это самое малое, что она могла сделать, особенно теперь, когда так бесчеловечно бросает его.

Но в конце концов бушующие чувства взяли верх, и девушка почти набросилась на Селига, осыпая пощечинами, вопя в бессильной ярости, чтобы он очнулся. Боже, неужели тетка оказалась права?! После всех ее забот и терзаний, он не очнется…, никогда…, никогда… Наконец Волда оттащила племянницу, ругая за нытье и распухшие от слез веки, уверяя, что Олдрих терпеть не может плачущих женщин. Однако Блит было все равно. Она сумеет уговорить Олдриха жениться на ней, несмотря на красные глаза! Но девушка знала: пусть она больше никогда не увидит прекрасного незнакомца, все равно будет помнить его до конца жизни.

Селига привел в чувство дождь, мерно падавшие капли, собравшиеся в густой кроне над его головой и ударявшие в самую середину лба. Он чуть приоткрыл глаза, но боль в затылке оказалась настолько мучительной, что мгновенно опрокинула его в бездонную пропасть мрака на весь следующий день. Когда он вновь очнулся, сияло солнце и яркий свет немилосердно резал глаза. Селиг ухитрился кое-как оглядеться сквозь едва приоткрытые веки и понял, что лежит не на самом солнцепеке, а под густыми кустами, защищавшими от палящих лучей. Боль в голове вспыхнула с новой силой. На этот раз она оказалась не столь милосердной, не собиралась отступать, не погрузила его в забытье, и Селиг боялся шевельнуться и долго, мучительно пытался кое-как сжиться с безжалостно-жгучим стуком в висках, стискивая зубы, чтобы не застонать. Наконец ему удалось поднять руку, чтобы определить, откуда исходит боль, но пальцы отказывались повиноваться, а рука бессильно падала. “Скорее всего, от слабости”, - решил Селиг. Наверное, он потерял много крови и теперь начал по-настоящему тревожиться, что попал в беду. Ему так плохо, что смерть, должно быть, близка, а Селиг по-прежнему не имел ни малейшего представления, куда его ранили.

Немного выждав, он вновь попытался отыскать рану, и на этот раз с большим успехом. Сначала Селиг дотронулся до лица и, хотя боль, казалось, была повсюду, обнаружил всего-навсего негустую щетину. Он, несомненно, пролежал без сознания совсем недолго, не больше дня, естественно, он не мог знать, что заботливые руки каждый день брили и обтирали его. Наконец Селит нащупал огромную шишку на голове и невольно застонал, когда пальцы коснулись чувствительного места. Конечно, опухоль теперь была гораздо меньше, чем вначале, и Селит немного успокоился: все не так серьезно, как он предполагал. Пальцы не слипаются от крови… Тогда почему же он так обессилел? Может, есть и другие раны, просто голова слишком сильно ноет, чтобы почувствовать и другую боль?