Дикая звезда - Коултер Кэтрин

— Десять лет назад отец выбросил меня с плантации и из своей жизни.

— Дать бренди, Брент?

— Да.

Она подала ему хорошую порцию и отвернулась, чтобы снять накидку и шляпку.

— Почему он так поступил? — спросила она мужа.

— Потому что застал меня в постели со своей женой.

Байрони словно ударили кулаком в живот. Она недоверчиво посмотрела в глаза Бренту.

— Что? — пролепетала она.

Брент рассмеялся.

— Мне было восемнадцать лет, а Лорел двадцать два. Она хотела меня — и получила. Отец появился, разумеется, совершенно неожиданно. — Брент машинально потер пальцем шрам на щеке.

Значит, отец его наказал, подумала Байрони. Десять лет, говорила ей Мэгги, десять лет он был предоставлен самому себе.

— Но тебе же было всего восемнадцать лет! А как он поступил с твоей мачехой? Тоже прогнал?

Брент рассмеялся, размахивая письмом.

— В этом-то и есть вся ирония, дорогая. В восемнадцать лет я был настолько щепетилен, что принял на себя ответственность за происшедшее. Возможно, не надо было этого делать. Для отца так было бы лучше.

В конце концов он, несчастный, понял, что она вышла за него замуж только из-за денег и его положения. Он отдал мне плантацию — Уэйкхерст и сделал меня опекуном Лорел. Иными словами, теперь всеми деньгами распоряжаюсь я. Не представляю, что она при этом чувствует, — А как же с твоим братом, Дрю?

— Отец оставил ему большую сумму денег, а кроме того, что-то ему досталось после смерти матери.

Сейчас Дрю двадцать шесть лет, он художник. Живет холостяком недалеко от главного дома. Когда меня десять лет назад выгнали из дому, Дрю уезжал в Париж учиться живописи. Фактически единственной связью с домом было случайное письмо от брата. Один Бог знает, что он теперь думает обо всем этом.

Брент внезапно умолк, допил бренди и опустился в кресло.

— Байрони, я должен ехать. Без меня адвокаты не смогут ничего оформить.

Байрони в глубоком раздумье кусала нижнюю губу.

— Значит, мы едем, — с готовностью проговорила она.

Брент поднял густую бровь:

— Мы?

— Разумеется. Если, конечно, ты не намерен возвращаться.

— У меня, по-видимому, нет выбора. Однако я хочу продать плантацию. — В голосе его прозвучала неуверенность.

— Целых восемнадцать лет это был твой дом, Брент.

Он вздохнул, взъерошив волосы.

— Да. Я солгал бы, если бы сказал, что не тосковал все эти годы. Это красивый, хороший дом, Байрони, к югу от Начиза, у самой Миссисипи, севернее границы с Луизианой. По-моему, мой дед построил его в 1784 году. Разумеется, под сильным испанским влиянием.

О проклятие!

— Что? Расскажи мне о нем побольше.

— Рабы. Когда я уезжал десять лет назад, в Уэйкхерсте жили больше пятисот негров.

— Боже мой, что же они делают? Это же целая армия!

— Большинство из них работают на хлопковых плантациях, с рассвета до темноты, остальные — ремесленники: кузнецы, лудильщики, каменщики, плотники, ну и, конечно, прислуга в доме — около тридцати бедняков, обслуживающих белых. Няня-негритянка Бас, старая и сморщенная, как чернослив, была мне второй матерью. Неграм в Уэйкхерсте жилось лучше, чем на других плантациях. Они ели два раза в день, имели нечто вроде больницы, и любые наказания ограничивались двенадцатью ударами плетки надсмотрщика, тоже раба, но более образованного. Если бы я остался, то, вероятно, не очень задумывался бы над этим. Видишь ли, это были образ жизни и экономическая необходимость. Но теперь… Я вряд ли смог терпеть это дальше. — Брент рассмеялся. — Теперь я «.масса», а ты, дорогая, «миссис».

— Освободи их, — сказала Байрони без всякого предисловия.

— Освободить? Они же неграмотные, забитые и все из-за белых. Может быть, ты и права. Что же касается милейшей Лорел…

— Я поняла, что милейшая Лорел наделена превосходным вкусом к мужчинам. Однако с ее стороны было не очень разумно соблазнять восемнадцатилетнего юношу.

И сделать таким подозрительным к женщинам.

Таким подозрительным ко мне.

Байрони не терпелось увидеть Лорел. Губы у нее сжались в тонкую линию.

— Ты, вероятно, права, но я и сам был хорош.

Впервые переспал с женщиной, когда мне было четырнадцать лет, а в семнадцать уже был грозой всей округи. Черт возьми, я спал даже с двумя негритянками.

Видишь ли, это делал буквально каждый мужчина, так было принято. Меня называли enfant terrible — несносный ребенок и хихикали за моей спиной. Думаю, до того рокового дня отец гордился мною. Теперь, Байрони, ты знаешь мое прошлое, по крайней мере видишь, как все началось.