Черный Принц - Демина Карина

Стена шершавая, низкая плоская крыша… навес и кресло.

Кто-то, кто стоит за креслом, но оборачиваться нельзя, потому как исчезнет. Таннис и не оборачивается, в своем полусне она смотрит на море, пьет горький кофе - на песке, и только на песке, она научится варить, лишь бы вернулся.

- Таннис, - этот голос разрушил мираж. - Ты не спишь?

- Уже нет.

- Ясно, - Освальд сел на кровать и поскреб белую ладонь. - Ничего не хочешь мне рассказать?

Сердце замерло. И застучало торопливо, набирая скорость.

- Ничего.

Голос чужой, ломкий спросонья.

- Ясно, - повторил он. - Таннис, почему ты не отговорила этого идиота?

…не вернется. И не будет берега, не для двоих… для одной ее - быть может. Но одной ей… зачем ей целое море для себя?

- Успокойся, - Освальд сдавил запястье. - Жив. Пока.

- Убьешь?

- А что мне остается делать?

- Остановиться.

- И пойти на виселицу? Нет, Таннис, уже поздно. Или я… или они.

Уставшее лицо. И глаза глубоко запали, темные стали, нечеловеческие. Шрам обрисовался резко, выступил грязным рубцом, стянул кожу, отчего казалось, что Освальд усмехается.

- Ты и вправду собираешься сжечь город?

- Он и это сказал? - приподнятая бровь и пальцы щепотью, упертые в широкий подбородок. - И как думаешь, прав был?

- Да.

Таннис видела это выражение лица. Оно появлялось за миг до прыжка, когда Войтех решался шагнуть в пустоту…

- Зачем? Ради власти? Ты говорил о людях, но люди погибнут!

- Люди и так гибнут, малявка. Каждый день, каждую чертову минуту кто-то да умирает. На заводе, в канаве, задыхаясь в заводских дымах, сходя с ума от опиумных грез… пытаясь сбежать на этот берег, но не сбегая. Наши женщины становятся шлюхами и рано стареют. Мужчины - спиваются. Дети умирают, едва появившись на свет… восемь из десяти, Таннис. Ты готова родить десятерых, чтобы выжили двое? Ты вообще готова вернуться со своим ребенком туда, где жила?

Молчать. Не говорить ничего. И он не ждет ответа, но вцепился в ее лицо, поднял, заставляя смотреть себе в глаза.

- Они держат нас на привязи…

- Ты не убьешь всех.

- Мне и не нужны все. Достаточно многих. Я реалист, малявка. И я знаю, что делаю.

Пальцы его вот-вот пробьют кожу, и больно, но Таннис терпит.

- Их пламя уничтожит их же. Главы родов, сильнейшие бойцы, все те, кто попытаются сдержать прилив… да, останутся многие, но куда более слабые. Они не устоят перед людьми. Мы вынудим псов отступить за Перевал.

- Какой ценой?

- Той, которую человечество готово заплатить.

- Человечество или ты?

- Для начала я, но кто-то должен решиться. Решается всегда кто-то один. В достаточной мере… отчаянный…

- И беспринципный.

- Это тоже, Таннис. С принципами многого не добьешься, - он тер ладонь и морщился. - Третий день зудит… ты не представляешь, насколько этот зуд из себя выводит. Я думать ни о чем другом не способен.

- Посочувствовать?

- Хотелось бы. Или мы теперь враги? - Освальд поднес ладонь к глазам. На белой коже проступали красные следы расчесов, и белые плотные бляшки. - Не пугайся, это не заразно. Это… пройдет, через день или два. Но касаемо принципов, ты думаешь псы очень принципиальны? Будь у них способ избавиться от нас, они бы его использовали. И используют, как только появятся. В этой игре важно одно - ударить первым.

Он лизнул расчесанную ладонь, как делала когда-то давно, когда не был болен странной болезнью темноты, но выбирался к солнцу, на вершину старого крана, чтобы, взмахнув руками, шагнуть к далекой воде. Он говорил, что падение - тоже полет, и надо верить собственному телу.

Она верила.

И решалась. Падала, едва не разбиваясь о воду. Задыхалась и все-таки выплывала к поверхности, чтобы сквозь сцепленные зубы сделать первый обжигающий вдох.

Когда-то.

- Таннис, я не хочу с тобой воевать, - Освальд встал и сунул руку в карман. - Но мне придется тебя запереть. Надеюсь, у тебя-то хватит ума не пытаться сбежать? Если вдруг возникнет подобное желание, то подумай, не о себе, Таннис.

Он ткнул пальцем в живот.

- Теперь ты решаешь за двоих.

…за троих, но о Кейрене спрашивать опасно. И слезы вновь текут ручьем, но эти - другие, от злости, которая отрезвляет.

- Успокойся, - Освальд останавливается у двери. - Пожалуйста. Я на дух не переношу женских слез.

А дверь запер на замок.