Два шага до рассвета - Неволина Екатерина

Артур ясно видел то место на черной водолазке, куда должно войти гладкое лезвие ножа. Грудь Полины равномерно поднималась и опускалась, сердце ровно билось, не чувствуя приближающейся опасности.

Где‑то в доме скрипнули половицы, и Артур понял: пора!

Именем Отца! Да исполнится Его воля!..

— Полина!

Я все еще была в том доме, где люди с красными бантами на груди расстреливали последних уцелевших после пожара вампиров.

Доктор — худощавый, темноволосый мужчина в очках с очень знакомыми фиолетовыми глазами смотрел прямо на меня.

— Полина! — еще раз окликнул он. — Просыпайся, пора!

— А разве я сплю? Кто вы? Я видела у вас точно такую же…

— Просыпайся же!

Он отчего‑то ужасно рассердился. Сейчас вся мягкость и нерешительность пропали, не оставив и следа.

— Просыпайся! — крикнул он.

И я открыла глаза.

Надо мной стоял Артур. Радость волной захлестнула меня: он вернулся! Я так и знала, что он не бросит меня! Как хорошо, что я пришла в этот дом, иначе мы могли бы разминуться и долго‑долго искать друг друга в многомиллионном холодном городе.

— Артур… — прошептала я.

Он молча смотрел на меня. Его глаза были неподвижно‑стеклянными — темная вишня, покрытая наледью.

А еще его рука… Рука Артура была как‑то странно поднята. Он держал в ней что‑то, тускло блестящее в неярком красноватом отсвете камина…

— Артур?…

Он не ответил. И счастье вдруг сменил страх. Две волны цунами, одна за другой прокатившиеся через мое несчастное тело. Пламень и арктический холод. Радость и боль — как часто они ходят вместе!

Значит, это конец. Внезапно я поняла все. Артур хочет вернуться к своим — ну что же, у него есть на это право. Я его понимала. Мне и самой не слишком нравилась жизнь изгнанницы. Папа… мой приемный папа всегда повторял, что каждому волку дорога своя стая. Нет, я вовсе не осуждала Артура. Если бы только было можно, я сама предпочла бы спокойную тихую жизнь. Но у меня‑то выбора не было. Выбор был у Артура. И вот он, наконец, выбрал.

Ладони неприятно взмокли. Я зажмурилась. Не хочу, чтобы Артур увидел в моих глазах ужас и запомнил меня такой — беспомощной жалкой жертвой. Пусть он лучше помнит меня другой — счастливой и сильной. Ведь было же у нас счастье?!

Воздух дрогнул — я ясно чувствовала, как тяжелый нож неумолимо несется вниз.

Конец…

Я приготовилась встретить смерть, я ждала, когда боль вольется в мое тело, чтобы уничтожить его, навсегда оборвав все — и надежды, и сомнения, и страхи — все то, что составляло мою жизнь, что, собственно, и являлось моей жизнью.

Но удара так и не последовало. Вместо этого нож с тяжелым стуком вонзился рядом со мной, в деревянный пол. От удивления я раскрыла глаза и увидела, что нож засел в доске почти по самую рукоять.

Еще боясь поверить, я перевела взгляд на Артура.

Он стоял надо мной, и по его бледной щеке медленно катилась кровавая слеза.

Надо мной стоял и плакал сам ангел ночи с оттаявшими теплыми глазами.

Я приподнялась, и в тот же миг Артур упал передо мной на колени.

— Прости меня!.. Мне нет прощения!.. — бессмысленно повторял он, содрогаясь от рыданий.

— Все хорошо! Мне не за что тебя прощать! Ты не сделал ничего дурного!

Я утешала его, гладя по мягким шелковистым волосам. Мы были словно маленькие глупые дети, в одиночестве брошенные во тьме, оставленные взрослыми и предоставленные сами себе. Мы вели себя бессмысленно и глупо. Но главное не это. Главное — то, что мы можем быть только вдвоем. Только обнявшись можно выжить во тьме. И я прижималась к нему так, как будто хотела раствориться в нем. И слова, и поступки — все это, в конце концов, не так уж важно. Главное — чтобы мы были вместе. Навсегда. Несмотря ни на что.

Время текло, как река, со своей, непонятной мне, скоростью. Иногда трудно сказать, сколько прошло — мгновение или вечность. Уже давно догорели свечи, я лежала, уткнувшись в плечо Артура, когда вдруг поняла, что нечто безотчетно беспокоит меня. Что‑то в этом мире было не так, как должно. Нечто неуловимо тонкое. Голова кружилась, как в тот Новый год, когда я впервые попробовала шампанское. Я лежала и вслушивалась в звуки старого дома — потрескивание половиц, легкое поскрипывание окна… было холодно. У меня закоченели ноги.

Я протянула руку и взяла часы, стоящие на столике у дивана. Нажала кнопку так, что вспыхнула подсветка экрана. Всего без пятнадцати двенадцать. День рождения еще продолжается. Надо же, я думала, что уже глубокая ночь.

— Холодно, — пожаловалась я Артуру. — Я схожу посмотрю, что там.

Он нахмурился.

— Это окно. Прости меня, я был немного не в себе. Лучше завернись, не высовывайся из‑под одеяла. Я сам посмотрю.

Он осторожно прикоснулся холодными губами к моему горячему лбу и вышел.

Странное у меня сегодня состояние. Так было в детстве, когда я наелась снега, а потом серьезно заболела и слегла с высокой температурой. Голова кружилась, а глаза слипались. Я утомленно закрыла их и, кажется, снова провалилась в тяжелый беспокойный сон и проснулась, только когда вернулся Артур. Я почти не видела его в темноте. Он сел рядом со мной, и я прижалась щекой к его руке. Холодные пальцы Артура скользнули по моему лицу, но его прикосновение отчего‑то вдруг показалось мне чужим и страшным.

«Вот дурочка», — обругала я себя и потянулась к Артуру, но вместо мягкой шерстяной водолазки, в которой он был, когда убаюкивал меня, вдруг наткнулась на холод кожаной куртки. Дикая мысль промелькнула у меня в голове, и я отпрянула… вернее, попыталась это сделать, потому что обе мои руки тут же оказались в кольце чужих рук.

— Я не опоздал, чтобы поздравить тебя с днем рождения? — прошептал в ухо знакомый чуть хриплый голос. — А ведь у меня есть для тебя подарок, вернее, даже целых два. Как ты смотришь на персональную вечность?

Я хотела закричать, но поняла, что не могу издать ни звука — вместо крика изо рта вырвалось лишь жалкое сипение.

— О, не старайся, милая, он тебя сейчас не услышит, — теперь Ловчий сжимал оба моих запястья одной рукой, а второй отбросил мои волосы за спину. — Давай без лишних формальностей. На стихи у нас еще будет время. А сейчас…

Он склонился надо мной, и страшная боль обожгла мою шею. Боль и вместе с ней нечто такое, что заставляло наслаждаться ею. Я не знала, что бывает такая обжигающая сладость… Мир оплывал перед моими глазами радужными пятнами, как на картине сумасшедшего художника. Дали, да, это было похоже на Дали — оплывшие часы‑блины, прихотливо изогнутые линии и непонятные цветовые пятна.