Мой ласковый и нежный мент - Мельникова Ирина

– А что, было и такое?

– Конечно. Никогда мне так обидно не было, как в тот день, когда ты уехала и не попрощалась. Думаю, так тебе и надо, товарищ Барсуков! Потому что нужен ты на этом свете только для того, чтобы дерьмо разгребать да сволочь всякую ловить! И плевать, что у тебя и сердце есть, и душа, и мозги какие-никакие… Рассердился я тогда на свою проклятую жизнь и уехал к Банзаю…

– Про Банзая Антонина мне уже доложила. – Людмила усмехнулась. – Откуда ж тебе было знать, что более всего на свете я боялась показаться тебе навязчивой и беспринципной. Но что тебе стоило позвонить мне вечером в день нашего возвращения из тайги? Что тебе помешало?

– Если я скажу, что занят был по делу Надымова, – неправда, это я для себя отговорку придумал на всякий случай, а на самом деле свое дурацкое самомнение не сумел перебороть и, получается, сам себя и наказал… Но давай не будем об этом. – Он поцеловал ее в губы и прошептал: – Я умираю от голода, может, прервемся на время?

– Нет, насколько я знаю, подержать тебя некоторое время голодным – единственно верный способ заставить признаться во всем!

– Хорошо, сдаюсь! Но в чем еще я должен признаться?

– В первую очередь в том, кому в голову пришло использовать вместо живца Надьку Портновскую. И я ведь заглотила наживку, поверила в ту ахинею, что Антонина несла по телефону.

– Вполне с этим согласен. Причем заметь: Надежда даже не подозревает о той роли, которую она сыграла в нашей жизни, благодаря твоей же Антонине. Честно сказать, я был поражен ее организаторскими способностями. Только-только успела родить, у самой забот полон рот, а она уже бросилась решать наши с тобой проблемы. Целую операцию разработала и даже убедила меня и Стаса, что только самая дикая ревность заставит тебя примчаться в Вознесенское, чтобы удостовериться во всем собственными глазами. А остальное уже было делом техники.

– Какой еще к черту техники?

– Самой обыкновенной. Стас позвонил в Красноярск своему приятелю. Он работает в УВД на транспорте, и через час после того, как ты купила билет на поезд, мы уже знали, когда ты выезжаешь, даже вагон и место нам этот товарищ сообщил.

– Проходимцы! – прошептала она потрясенно.

А Денис улыбнулся и пожал плечами.

– Просто ты забыла, в какой системе работает твой будущий муж и его лучший приятель. – Он хитро прищурился. – Не буду останавливаться на подробностях, но к тому моменту, когда ты подошла к своей калитке, я уже знал про тебя все: и что со Светланой встретилась, и что до дома добиралась кружным путем, мимо здания РОВД…

– Нет, кажется, я все-таки ошиблась, – пробурчала Людмила, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид, – ты действительно гнусный проходимец, Барсуков, в компании с еще более гнусным проходимцем Стасом Дроботом. Ну, ничего, дай время, я разберусь и с тобой, и с Антониной, и со Стасом!

Денис рассмеялся:

– Что касается нас с Антониной, тут – без проблем, а вот со Стасом будь осторожнее. Вернее, теперь уже с начальником Вознесенского РОВД. А это тебе не комар чихнул, дорогая!

– Стас – начальник милиции? – Людмила всплеснула руками. – А тебя что же, сняли? Неужели за Надымова?

– Надымов маловато тюремной баланды похлебал, чтобы меня из-за него снимать. И хлебать ему ее не перехлебать вместе со своими подельниками до самого суда, пока следствие не закончится, а там как суд посмотрит, но я думаю, лет на десять Игорь Ярославович точно загремит в колонию строгого режима. И потом, разве ты не видишь, что я переезжаю? Костя и дед уже в Красноярске. А перед отъездом в город съездили в зоопарк. С приятелем Смелого, что Костю заставил заговорить, на память сфотографировались. Вырос, говорят, твой медведь, но Костю узнал… А вчера дед звонил, ждет не дождется Константин, когда мы с тобой приедем. Он ведь в первый класс пошел.

– Я помню про это, – вздохнула Людмила и переспросила: – Выходит, тебя перевели в Красноярск? Ты рад этому?

– Есть такое дело! – усмехнулся Денис. – Перевели, и даже с повышением. На полковничью должность. Что тоже не комар чихнул! Работы, конечно, прибавится, и чует мое сердце, тебе это не слишком понравится.

– Я уже научилась тебя ждать, Барсуков. – Людмила обняла Дениса за плечи, заглянула в его глаза и не удержалась, съязвила: – Мой ласковый и нежный мент! Черт бы тебя побрал! Если ты еще раз попытаешься улизнуть от меня, я тебя пристрелю на месте. А как я стреляю, ты знаешь!

Крупный серый волк проснулся ночью. Широко и со вкусом зевнул. Прислушался. Рядом завозилась и вскочила на ноги молодая проворная волчица с более темной, чем у ее приятеля, спиной. Волк одобрительно глянул на подругу, принюхался, вытянув нос по ветру. Тайга спала, темная, неуютная в ожидании снега, который наконец прикроет облетевшую листву, упрячет под сугробами тропы и мелкую лесную живность. На высоком, очистившемся небе ходил в дозоре молодой месяц. Его серебряный серп завис над горизонтом, а бледный, неяркий свет не гасил звезд, табунком разбежавшихся по небу.

Волчица толкнула волка боком и побежала. Она проголодалась и звала его поохотиться. Он тоже решился побежать, но споткнулся и остановился. Конечно, еще совсем не охотник. Слаб в ногах. Волчица вернулась, поскулила и резко метнулась в сторону, поняла, что ее приятелю с ней не тягаться. Ушла одна.

Волк не вернулся на лежку и не побежал, а потихоньку пошел прямо на месяц. Его неокрепшие лапы скользили по камням, он продирался сквозь заросли кашкары, повизгивая всякий раз, когда ветка хлестала по искалеченной спине, но, встав в первый раз на ноги после тяжелейшего ранения, он уже не мог не идти.

Впереди на поляне проревел марал. Волк был опытен и знал, как опасен олень во время рева, особенно для него, лишенного спасительной быстроты в ногах. Поэтому он осторожно обогнул поляну и снова взял направление на сияющий в небе молодой месяц.

Он не вспоминал о своей молодой подруге и не боялся потерять ее. Она все равно отыщется. Тайга не представлялась им запутанным царством, тропы и запахи способны рассказать сотни и сотни историй, прошлых или продолжающихся во имя жизни и потомства. Это был обжитой, привычный дом. Но все устремления волка были нацелены на другое, на то, что его тревожило все эти нескончаемые дни и недели с тех пор, когда он каким-то чудом выбрался из речного порога с огромной рваной раной на спине…

За горбатой горой посерело небо. Начиналось утро. Волк очень устал. Он шел валкой, тяжелой походкой измученного зверя, чутье притупилось, и даже когда на него из-за реки накинуло острым собачьим запахом, он только вздыбил на затылке шерсть, но не почувствовал обычного боевого задора, всегда охватывающего его вблизи своего смертельного врага…