Стерва на десерт - Володарская Ольга

— Оставлю у себя, — наконец, решила я, — пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.

После этого, я засунула документ в верхний ящик стола и благополучно о нем забыла.

Вечер вторника

Что-то в кустах, но не рояль

Возвращалась я домой в седьмом часу, что уже было событием исключительным, ибо до конца рабочего дня никто в нашем НИИ не досиживал. Шла не спеша. Гуляла, приводила в порядок свои нервы.

Вот и дом мой показался. Был он длинным-предлинным — начинался на одной улице и заканчивался на другой — при этом извивался так, что в народе его именовали не иначе, как пьяным.

Я вошла в арку. Проследовала к подъезду. Стряхнула палые листья с бампера горбатого «Запорожца», который годы назад припарковали у песочницы и там же забыли. Немного подумав, я взгромоздилась на покатую крышу автомобиля, брякнула рядом с собой сумку и застыла в бездеятельном созерцании.

Двор наш мне всегда нравился. Уютный, закрытый с трех сторон пьяными стенами. Помню, как мы гоняли по нему в детстве, как прятались в зарослях шиповника, что растет в каждом палисаднике, как взбирались на тополя, как ломали качели… Помню, как за деревянным столиком резались в домино мужики и потом пили в беседке портвейн, прячась от вездесущих жениных глаз. Теперь двор уже не тот: не смотря на пышность шиповника, в нем никто не прячется, на тополя никто не лазит — современные детишки увлекаются «ниндендами» и орейрами, их из дома не вытащишь, качели поломать они бы еще согласились, но их с наших времен так и не починили, так что ломать нечего. Да и мужики уже не режутся в домино, вечерами они тупо пялятся в телек и ругают правительство. Осталась только последняя традиция — распитие спиртных напитков в беседке, но и она опошлена залетными алкашами, которые вместо «Агдама» глушат вонючий самогон, вместо ливерной колбасы закусывают листьями тополя, а прятаться не думают не только от женщин, но и от детей.

Я вытянула шею и глянула сквозь поредевшую листву на беседку. Точно так. Пьют-с, сволочи. Я сползла со своего трона и хмуро направилась в их направлении. Вот ЩА-А-А-С как устрою им головомойку, будут знать.

В принципе, с местной пьянью у меня отношения почти дружеские, благодаря соседу Коляну, с которым в детстве я приятельствовала. Тогда он был вполне приличным пареньком, не сильно умным, конечно, но работящим и не злым. Попивал он в меру — по пятница и субботам, когда принимал пару стаканов сваливался под лавку и благополучно там засыпал. Мы, соседи, с годами привыкли к неизменному аксессуару нашего двора и длинную фигуру под скамейкой воспринимали как должное. Но пять лет назад Коляна выгнали с работы, и от нечего делать он запил по серьезному. Теперь под лавкой он почти живет. Почти, потому что иногда он живет у каких-то «синеглазок», таких же несчастных и вечно пьяных. С ними травится самогоном, ворует драгметаллы, дерется и мирится.

За пять лет таких принцесс у него было не меньше десятка.

Меня Колян любит, как сестру. Называет Леленчиком. Весело приветствует в каком бы состоянии не был. Благодаря ему все местные алкаши знают, как меня зовут. И теперь частенько, возвращаясь домой, я слышу от совершенно незнакомых «синяков»: «Леленчик, дай стаканчик!».

… Тем временем я уже приблизилась к многострадальной беседке. На ее деревянном столике разглядела почти опорожненную бутылку «Анапы» (изысканного напитка, воспринимаемого алкашами как портвейн урожая 1854 года), ломаную горбушку и соленый огурец. На лавке же обнаружила приснопамятного Коляна со своим другом-врагом Вованом.

Завидев меня, мужики заулыбались своими беззубыми ртами, закивала, заохали. Колян даже потянулся к бутылке, решив, наверное, угостить меня своим любимым пойлом, но, обнаружив, что там им сами маловато будет, передумал и просто предложил присесть.

Что я и сделала.

Колян привалился с одной стороны, Вован с другой, и мы завели светский разговор.

— С работы? — поинтересовался вежливый Вован, придвигаясь ближе.

— Ясно, что с работы, — буркнул Колян и хмуро уставился на друга.

— И не надоело тебе? — сочувственно спросил Вован. Он жалел всех, кому приходилось ходить на работу. Сам-то он до этого не опускался.

— А тебе не надоело ничего не делать? — вступился за меня Колян, он, как бывший пролетарий, к труду относился с уважением.

— А ты чего встряешь? Не тебя спрашивают!

— А ты чего?