Стерва на десерт - Володарская Ольга

И если уж речь зашла о чудиках, то надобно упомянуть и ассистента доктора Швейцера, Леву Блохина. Про этого не расскажешь, его просто надо видеть — дебелый блондин двух метров росту, нижняя губа, как у гоблина, висит на уровне второго подбородка. Широченные плечи, руки как две лопаты. И при этом душа, как у Тургеневской девушки: нежная, ранимая.

А как они смотрятся вместе с Сулейманом! Штепсель с Тарапунькой отдыхают!

К чему я все это? Да к тому, что мне уже 25, а я еще не замужем. Я сообщаю это не для того, чтоб вы мне посочувствовали, просто объясняю, почему приятная во всех отношения девушка, я то есть, оказалась кандидаткой в «старые девы».

Но о подробностях моей личной жизни вы узнаете попозже. Сейчас же вернемся, пожалуй, на бренную землю (в данном случае, на драный линолеум коридора, по которому мы с Марусей бредем) и обсудим мое дурное предчувствие.

Вы никогда не испытывали такого? Я тоже. Вернее, раньше не испытывала, и снов вещих не видела, и даже гадать на картах не умела. Но в тот злополучный понедельник мое сердце будто игла пронзила, или осколок магического зеркала, и стало после этого так страшно, что хоть плач.

— Ты, Маруся ничего не чувствуешь? — поинтересовалась я у подруги, после очередного сердечного спазма.

— Разочарование.

— И все?

— Бездну разочарования! — выкрикнула Маруся, воздав руки к беленому потолку. — Вот бы я ему задала, попадись он мне. Ух!

— И все? Больше ты ничего не чувствуешь?

Маруся остановилась, замерла, вытянула шею, зачем-то принюхалась и радостно так выдала:

— Чувствую! В столовой лук пригорел.

— Т-фу ты, — сплюнула я и прибавила шагу.

— А чего надо-то? — услышала я за своей спиной громкий голос Маруси.

— Да не знаю я! — в сердцах бросила я, обернувшись через плечо.

— Чего тогда пристаешь?

— Плохо мне.

— Живот болит? — участливо осведомилась подружка, резво подбежав ко мне.

— Какой там живот, — отмахнулась я, — у меня предчувствие дурное, а ты…

— Фу-у! Я уж напугалась, думала у тебя газы.

— Сама ты — фу-у. Я ей о тонких материях, нюансах моего психического состояния, а она о газах каких-то.

— Каких-то? Да это знаешь какое мучение, не чета твоему… этому… как том его … химическому достоянию.

— Мне кажется, скоро что-то произойдет, — трагическим шепотом пожаловалась я. — Что-то нехорошее. И именно здесь. — Я ткнула перстом себе под ноги.

Маруся послушно проследила за моим жестом. И ее взгляд уперся в драный линолеум коридора, по которому мы все еще шли.

— А… Так тут нехорошее часто происходит, кто спотыкается, кто падает, а Сидоров из коммерческого даже ногу сломал.

— Здесь, — я опять ткнула себе под ноги, — значит, не здесь, — опять перст ныряет вниз, — А здесь, — я раскидываю руки. — Ясно?

— У тебя точно нет газов? — обеспокоилась подруга. — Или еще чего? Температуры там какой? Бред, говорят, именно при температуре бывает.

— Да что ты будешь делать! — разозлилась я. — Здесь — это в НИИ нашем. В НИИ! — Я широко замахала руками. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто я по примеру Аллегровой пытаюсь тучи развести рука-а-а-ми.

— Зарплату что ли урежут? — ахнула Маруся и вцепилась в мой рукав.

— Хуже, — подумав и взвесив гипотетические последствия резкого снижения личного благосостояния, ответила я.

— Хуже ничего не бывает, — авторитетно заявила Маруся. Потом, поразмыслив, добавила. — Конечно, смерти, теракты, грабежи, газы, опять же…— Увидев мою зверскую рожу, она спохватилась. — Но ты не волнуйся, ничего из ряда вон в нашем НИИ произойти не может. У нас даже маньяк недоделанный.

— Сама же говоришь — смерти… А они не только от старости бывают.

— Да! Они бывают от многого. Но если нам какая и грозит, так это смерть от скуки.

И так уверенно это Маруся сказала, что я ей поверила. Причем настолько, что, вернувшись в комнату, начисто забыла о своем пророчестве, и с увлечением начала обсуждать с остальными тему дня: «Как мы почти поймали маньяка». Нас хватило почти до вечера. Поэтому, можно сказать, что рабочий день прошел плодотворно.

В 5 часов мы покинули стены нашего НИИ, даже не догадываясь о том, что этот суматошный, как нам тогда казалось, понедельник — последний спокойный день в жизни благополучно-сонного института, где если его работникам и грозит смерть, то только от скуки.

Но опустим, пожалуй, события последующих часов, как незначительные и не относящиеся к повествованию, а перейдем к обещанному — к подробностям моей личной жизни.