По образу и подобию - Робертс Нора

Ему не составило труда проследить звонок и убедиться, что Селина действительно звонила именно с этого аппарата в два часа ночи. «Его коп» мог оставить все сомнения. Куда труднее было удержаться от искушения осмотреться в квартире, хотя Ева ему категорически запретила. Его душа требовала этого, и он ничего не мог с собой поделать. А она, «его коп», никогда не поймет этого гудения в крови, появлявшегося от одного только сознания того, что он находится там, где не положено.

Рорк позволил себе задержаться на минутку, полюбовался картинами на стенах спальни, признал, что в них ощущается капризная фантазия, чувственность, легкая ностальгия. Даже в цветовой гамме чувствовалась женственность. И вообще ему понравилась обстановка: ничем не загроможденный простор, уверенный стиль женщины, твердо знающей, как она хочет жить, и живущей в соответствии со своими представлениями.

Рорк подумал, что было бы любопытно пригласить ее на какое-нибудь корпоративное мероприятие.

Он вышел тем же путем, каким вошел, и, взглянув на часы, подсчитал, что времени у него с запасом, чтобы добраться до центра города и успеть на первую деловую встречу.

Рорк не перезвонил ей. Так что к тому времени, как Селину провели в совещательную комнату, Ева уже поняла, что звонок проверен. Все оказалось правдой: он был сделан с аппарата в спальне.

«Можно больше не сомневаться, — подумала она. — И не подозревать, что перепуганная, измученная бессонницей женщина, появившаяся в дверях, разыгрывает спектакль».

Селина казалась бледной и осунувшейся, словно еще не оправилась после долгой изнурительной болезни.

— Даллас…

— Присядьте. Выпейте кофе.

— Спасибо. — Селина села за длинный стол для совещаний и взяла кружку обеими руками. Ее кольца звякнули о дешевый толстый фаянс. — Я приняла успокоительное после нашего ночного разговора, но это не слишком помогло. Я приняла еще одну таблетку перед самым приходом сюда. И опять не помогает. Чего бы мне хотелось, так это принять настоящий транквилизатор и впасть в кому. Но, мне кажется, и это не поможет.

— И, уж во всяком случае, это не поможет Лили Напье.

— Ее так звали? — Селина отпила кофе, помолчала, снова отпила. — Я сегодня не смотрела утренние новости по телевизору. Боялась ее увидеть.

— Вы видели ее прошлой ночью?

Селина кивнула.

— Было еще страшнее, чем в прошлый раз. Я к этому не приспособлена.

— Я знаю, человеку с вашим даром очень тяжело стать свидетелем такой жестокости. Все равно что пережить на себе, — заметила Пибоди, и Селина бросила на нее полный признательности взгляд.

— О да, господи, да! Нет, я не хочу сказать, будто я пережила все то же самое… в полном масштабе. Но мне и этого хватило. Если вы… Когда вы психологически подключены к этому… все переживания жертвы отдаются у вас внутри, словно горное эхо. Я знаю, как она страдала. Но я жива. Я жива, я цела и невредима, я пью кофе, а она нет. И все-таки я знаю, как она страдала.

— Расскажите мне, что вы видели, — попросила Ева.

— Это было… — Селина вскинула руку, словно дирижер, приказывающий оркестру замереть. — В прошлый раз это было похоже на сон. Очень яркий, как наяву, но все-таки сон. И я могла от него отмахнуться, сказать себе, что это был всего лишь сон. Пока не увидела новости по телевизору. На этот раз все было гораздо страшнее. Это было видение, и я не могла принять его за что-то другое. Одно из самых сильных видений из всех, что у меня когда-либо были. Как будто я сама была там. Шла рядом с ней. Она шла быстро, низко наклонив голову…

— Что на ней было надето?

— М-м-м… темная юбка… по-моему, черная. Короткая. Белая блузка с длинными рукавами и открытым воротом, а поверх нее маленький свитерок. Туфли на плоской толстой подошве. Она шла почти бесшумно. У нее была сумка. Маленькая сумочка на ремне через плечо.

— А он во что был одет?

— Что-то темное… Не знаю. Она не знала, что он там. Поджидает ее в парке. Прячется в тени. Он… темный. У него все темное.

— Он чернокожий?

— Нет… Я… Нет, я так не думаю. Я вижу его руки, когда он ее бьет. Они белые. Большие и белые. Лоснящиеся. Очень большие. Он ударил ее по лицу. Было очень больно. Просто ужасно. Она упала, и боль ушла. Она… потеряла сознание. Но он снова ударил ее, он продолжал ее бить, даже пока она была в обмороке. По лицу, по всему телу. Ну как? Тебе нравится? Нравится? — Глаза Селины остекленели, бледно-зеленая радужка стала почти прозрачной. — Кто теперь главный? Кто тут главный, ты, сука? Потом он остановился, перестал ее бить и слегка похлопал по щекам этими своими ручищами. Заставил очнуться. Она должна быть в сознании, ей еще кое-что предстоит. Господи, сколько боли! Я даже не знаю, чья это боль — его или ее. Боли слишком много.