Экзотические птицы - Степановская Ирина

— Скоты! — громко крикнула она в зал. — Какие же вы скоты!

Несмотря на хохот, ее слова были услышаны, и воцарилась тишина.

— Уйдем отсюда! — сказал ей Азарцев и взял за руку. Но Тиной было уже нельзя управлять! Она почувствовала бешеный прилив крови к голове и груди, слова стали сами выскакивать наружу, и, сколько ни пыталась, она не могла потом припомнить то, что выкрикивала. Единственное, что она запомнила, был ужасно громкий звук пощечины, которую она отвесила Азарцеву, крикнув:

— И ты такой же, как все! Ты специально все это подстроил!

Тут Юля сделала знак охраннику, тот, выглянув из двери, кликнул на помощь второго, и они, подхватив Тину с обеих сторон и ловко приподняв над полом, быстро понесли по лестнице вверх. Бледный Азарцев поднимался за ними, пытаясь удержать ее руки, которыми она что было силы колотила стражей порядка по широким спинам.

— Прошу вас не обращать внимания на этот досадный инцидент, — извиняющимся голосом, но так, что было видно, что она не хочет иметь к происшествию никакого отношения, произнесла Юлия. — Доктор, по-видимому, переутомилась, к тому же давно не выступала… В общем, дамы и господа, прошу вас продолжать веселиться!

— Ничего себе у вас доктора! — шикарным баритоном произнес шоумен. — Истерички какие-то! — А сам он подумал, что завтра утром непременно вызовет юриста со студии для того, чтобы тот ему подсказал, как грамотно составить иск о причинении ему клиникой морального вреда за то, что они привлекают к работе докторов с такой неустоявшейся психикой.

Наутро, уже в присутствии юриста, шоумен возмущался:

— А если бы во время операции со мной что-нибудь случилось бы? Где гарантия, что эта истеричка нашла бы правильное и быстрое медицинское решение?

Азарцеву потребовалось немало времени, чтобы уговорить его взять назад деньги, уплаченные за операцию, и иска не подавать. Шоумен с подачи своего адвоката согласился, выторговав у Азарцева еще и бесплатные косметические процедуры в клинике в течение года.

— Вот та сумма, включая и претензии телезвезды, в которую обошелся нам этот концерт. — Юлия предъявила Азарцеву счет, где была указана сумма в валюте с несколькими нулями. — Будем продолжать в том же духе?

— Я оплачу убытки, не рассказывай об этом Лысой Голове, — тихим голосом попросил ее Азарцев.

— Так уж и быть, знай мою широкую душу. — Юля похлопала его по плечу. — Спишем убытки на что-нибудь другое, но обещай, что кошачьих концертов больше не будет. — Она внимательно посмотрела на Азарцева. — Да я думаю, что после вчерашнего ты и сам перестал быть любителем вокального пения.

Азарцев ничего не сказал и только машинально потер щеку, по которой ударила Тина. На левой скуле расплывался синяк, замаскированный пудрой. Но что синяк, синяк — это пустяки. А вот истерика у Тины была такой силы, что у нее чуть не остановилось дыхание. Он просто не знал, что с ней делать. Хорошо, что та самая дежурная медсестра догадалась вкатить Тине лошадиную дозу снотворного, после чего он смог ее тихонечко, уже спящую, пока не видела занимавшая пациентов Юлия, посадить в машину и отвезти домой. Наяву об этом концерте они никогда потом больше не говорили, а вот воспоминания о нем мучили Тину во сне.

Удивительно, но в ту ночь, когда подвыпивший Азарцев, как ребенок, с кулачком под щекой, ночевал у Юлии и Оли, он тоже видел во сне сцену концерта. До финального исполнения «Аве, Мария» сны его и Тины, по сути, полностью совпадали. Только окончание снов было разным. Если Тина снова проживала во сне то, что было наяву, то есть пощечину Азарцеву, издевательскую усмешку Юлии и невыносимые прикосновения к ее телу казавшихся липкими рук охранников, то Азарцев видел окончание сна по-другому. Ему казалось, что в заключительной сцене он выгоняет прочь всех гостей, пациентов, Юлю и даже аккомпаниатора. Выкидывает в двери этот разоренный уже стол с остатками яств, выталкивает в шею охранников, гасит верхний свет, остается в зале с Тиной один на один, и они садятся рядом и в наступившей тишине смотрят на птиц. Птицы оживают ото сна, от шума, от глупых заигрываний, начинают щебетать, прыгать по жердочкам, а Тина сидит рядом, положив голову ему на плечо, и напевает тихонько свое коронное «Аве, Мария».

Тина же просыпалась всегда на том месте, когда к ней приближалась молоденькая медсестра со шприцем в руке и делала укол. Она сделала его и сейчас. Ощущение было столь явственным и болезненным, как никогда не бывало во сне, что Тина громко застонала и попыталась перевернуться на другой бок. Ей это не удалось. У нее даже возникло ощущение, что ее удерживают ремнями. Тина удивилась, проснулась и открыла глаза. Медсестра со шприцем действительно стояла возле нее, только лицо у нее было другое, и обстановка, в которой находилась Тина, была абсолютно новая и не напоминала ни о чем. В комнате было светло, и какой-то новый очередной день явственно пробивался через прикрытые жалюзи. Удивленная чрезвычайно, Тина переводила взгляд в поле ее видимости с одного предмета на другой и наконец попыталась спросить у сестры: