Обещание - Стил Даниэла

— Дают, только ничего не получается. Я все время просыпаюсь, — был ответ.

— Боль очень сильная?

— Н-нет… Просто все как будто онемело. Кто… кто вы?

Марион промолчала. Вместо этого она подошла к кровати вплотную и опустилась на жесткий пластмассовый стул. Руки девушки тоже были замотаны бинтами; они неподвижно лежали поверх тонкой простыни, словно что-то неживое, и Марион припомнила, как Вик говорил ей, что во время столкновения Нэнси машинально попыталась прикрыть руками лицо. Должно быть, поняла Марион, руки пострадали так же сильно, как и лицо, что было особенно печально, поскольку девчонка мнила себя художницей. Собственно говоря, конец пришел не только художественной карьере, но и всей жизни Нэнси. У нее не осталось ни работы, ни юности, ни красоты, ни любви…

Зато теперь у Марион было что ей сказать.

— Выслушай меня, Нэнси, — проговорила она и невольно замерла. За все время увлечения Майкла этой девчонкой она впервые произнесла это имя вслух, но теперь это не имело значения. — Знаешь ли ты, что… — в темноте ее голос прозвучал холодно и ровно, словно шелестел тонкий китайский шелк, — …что случилось с твоим лицом?

В палате установилась не правдоподобная тишина, которая, казалось, способна продолжаться вечно. Потом из-под бинтов донесся чуть слышный всхлип.

— Они сказали тебе, что твое лицо изуродовано? От этих слов сердце Марион непроизвольно сжалось, но выбора у нее не было. Она во что бы то ни стало должна была избавить Майкла от этой женщины. Если она освободит его, он будет жить. Почему-то Марион была совершенно в этом уверена.

— Тебе известно, что твое лицо восстановить очень трудно, практически невозможно? Всхлипы стали сердитыми.

— Врачи все время врут мне. Они говорят…

— Есть только один человек, который может это сделать, Нэнси, но операция будет стоить сотни тысяч долларов. Ты не можешь себе этого позволить. И Майкл тоже не может.

— Я… — Последовал судорожный вздох. — Я никогда бы не позволила ему. Я… никогда…

Теперь Нэнси явно злилась на незнакомый голос, на темноту, на судьбу, которая обошлась с ней так жестоко.

— И что ты собираешься делать? — холодно осведомилась Марион.

— Не знаю…

Рыдания возобновились.

— Сможешь ли ты предстать перед ним… с таким лицом?

Прошло несколько минут, прежде чем Марион услышала приглушенное бинтами неуверенное «нет».

— Не думаешь же ты, что Майкл будет по-прежнему любить тебя, когда увидит тебя такой? Безусловно, он будет стараться, ибо он знает, что такое верность и чувство ответственности, но долго ли это продлится? И как долго ты сама сможешь выдерживать это, зная, как ты выглядишь и что ему стоит не замечать твоего уродства?..

Звуки, которые теперь доносились из-под бинтов, тронули бы и каменное сердце. Как будто смертельно раненный зверек скулил в темноте от боли и отчаяния. Время от времени горло Нэнси перехватывала сильная судорога, словно ее тошнило, и Марион мимолетно подумала, что, если она не будет держать себя в руках, ее может вырвать.

— Выслушай меня внимательно, Нэнси, и постарайся понять… От тебя ничего не осталось. Буквально ничего. Тебя нет, и той жизни, которая была у тебя до вчерашнего дня, тоже нет. Это ясно?

Нэнси долго не отвечала, и Марион даже начало казаться, что она так и не дождется от нее ничего, кроме горьких всхлипываний и сдавленных рыданий. Вместе с тем она понимала, что девчонка должна как следует прочувствовать ситуацию, иначе из ее затеи ничего не выйдет.

— Ты уже потеряла его, Нэнси, — негромко сказала Марион. — Потеряла навсегда. Я знаю — ты не сможешь причинить ему такую боль, обречь его на мучения. Он… он заслуживает лучшей жизни, честное слово! Если ты действительно любишь его, ты согласишься со мной. Что касается тебя, Нэнси, то судьба обошлась с тобой несправедливо, но ты могла бы начать жизнь сначала. Да, могла бы!..

Лежащая на кровати девушка даже не потрудилась ответить. Она продолжала всхлипывать, но Марион не сомневалась, что она все слышит и понимает.

— Да, Нэнси, ты могла бы начать новую жизнь. В твоем распоряжении будет весь мир… — Марион дождалась перерыва между рыданиями и добавила:

— Для этого тебе нужно новое лицо. И ты могла бы его получить.

— Как?

— В Сан-Франциско есть один талантливый хирург, который мог бы вернуть тебе твою красоту. Он один может провести восстановительные операции на нервах и сухожилиях с такой точностью, что ты снова сможешь рисовать. Конечно, на это потребуется много времени, но дело того стоит… Не правда ли, Нэнси?

В уголках губ Марион появилась едва заметная улыбка. Впервые за все время она ступила на знакомую почву. То, что ей осталось сделать, было очень похоже на крупную сделку, которых за свою жизнь она заключила бесчисленное множество.

Из-под бинтов донесся прерывистый вздох.

— Мы не можем себе этого позволить…

Услышав «мы», Марион снова вздрогнула. Ни о каком «мы» больше не могло быть и речи! Да и никогда не было — Майкл был Майклом, а эта сирота без роду без племени всегда оставалась чужой, посторонней. Кто ей дал право говорить о ее сыне и о себе «мы»?

Марион вдохнула полной грудью и медленно выдохнула. Соберись, приказала она себе. Это нелегкая работенка, но ты с ней справишься!

Именно так — как важное дело в ряду других важных проблем — она рассматривала то, что ей предстояло. О том, что будет с Нэнси, Марион не думала. Только Майкл имел для нее значение.

— Ты не можешь себе этого позволить, Нэнси, верно. Но зато я могу. Ты ведь знаешь, кто я такая?

— Да.

— И ты понимаешь, что потеряла Майкла? Что он все равно не сможет смириться с тем, что произошло с тобой, если вообще выживет после аварии. Ты это понимаешь, Нэнси?

— Да.

— И ты согласна, что с твоей стороны будет бесчестно, непорядочно и жестоко подвергать его этой пытке, заставлять день за днем доказывать свою верность и преданность калеке, в которую ты превратишься?

Она намеренно не сказала «любовь». По ее глубокому внутреннему убеждению, девчонка не заслуживала любви Майкла. Да и чувство, которое питал ее сын к этой убогой, вряд ли было столь глубоко, чтобы назвать его этим словом.

— Ты понимаешь это, Нэнси? Последовала короткая пауза.

— Ну так как?

— Да. — Это третье по счету «да» прозвучало совсем слабо и безысходно, словно Нэнси утратила и мужество, и надежду.

— И тебе ясно, что ты потеряла все — абсолютно все, что у тебя было. Ты согласна?

— Да. — Теперь в голосе Нэнси не было уже никаких чувств, никаких эмоций. В нем даже не было ничего живого, словно она уже умерла.

— Так вот, Нэнси, я хотела бы сделать тебе одно предложение…