Обещание - Стил Даниэла

Несмотря на все это, она успела в клинику вовремя и в пять минут десятого уже входила в кабинет Питера.

— О боже, Мари! Ты выглядишь просто великолепно! — воскликнул Питер, придирчиво рассматривая ее. Длинная шубка из койота, купленная по дешевке в индейской резервации в Нью-Мексико, очень шла Мари. Кроме шубки, на Мари были черные джинсы, заправленные в мягкие замшевые сапожки, черный свитер с широким воротом и черный широкополый «стетсон».

Войдя в кабинет. Мари остановилась у дверей и сняла «стетсон». На мгновение ее рука задержалась над мусорной корзиной, потом пальцы разжались, и шляпа полетела вниз.

— Вот так, доктор Грегсон! — громко объявила она. — Больше вы меня в шляпе не увидите.

Питер кивнул. Он понял все символическое значение этого жеста.

— Тебе больше не придется ничего скрывать, Мари.

— Благодаря тебе.

Ей хотелось поцеловать его. Только сейчас Мари осознала, как сильно она скучала по нему все это время. После своего путешествия она на многое смотрела совершенно другими глазами — в том числе и на Питера. Завтра — нет, даже уже сегодня — Питер перестанет быть ее лечащим врачом. Он станет ее хорошим приятелем, добрым другом, а может, и чем-то большим, если только она этого захочет. В его любви Мари не сомневалась, но никак не могла отважиться на последний шаг.

— Я скучала по тебе, Питер…

С этими словами Мари сбросила на кушетку шубку и подошла к нему. Легко коснувшись руки Питера, опустилась в хорошо знакомое ей хирургическое кресло. Прикрыв глаза, она ждала прикосновения его чутких сильных пальцев к своему лицу, но он почему-то медлил. Несколько секунд Питер просто стоял рядом и смотрел на нее и только потом опустился на вращающийся табурет рядом.

— Что-то ты сегодня настроена решительно, — заметил он, стараясь, чтобы голос его прозвучал как можно беззаботнее. — Ты не слишком торопишься?

— После двадцати месяцев постоянных операций и ты заторопился бы, — ответила Мари, слегка приоткрывая один глаз.

— Понимаю, дорогая, понимаю…

Питер загремел какими-то инструментами, лежавшими в стерилизаторе, и Мари почувствовала, как он осторожно потянул за краешек пластырь, приклеенный к ее коже под самыми волосами. С каждой секундой она чувствовала себя все свободнее и свободнее, и вот наконец она услышала, как Питер облегченно вздохнул и отодвинул табурет.

— Можешь открыть глаза, Мари. И сходи посмотри на себя в зеркало.

Это короткое путешествие из кабинета в приемную и обратно Мари совершала, наверное, уже в тысячный раз. Сначала она видела только крошечные участки чистой, неповрежденной кожи, но постепенно, словно мозаика, складывающаяся из кусочков, перед ней возникало лицо — ее новое лицо. Но до сегодняшнего дня она еще ни разу не видела лица Мари Адамсон без бинтов, без швов и пластырей. Теперь же на коже не осталось — не должно было остаться — ни малейшего следа, ни малейшего напоминания о той колоссальной работе, которую проделал Питер.

И неожиданно она поняла, что боится идти к зеркалу.

— Ну же, — подбодрил ее Питер, — ступай, полюбуйся.

Но Мари словно парализовало. Она чувствовала, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. Почему-то ей казалось, что кусочки пластыря, которые Питер уже отправил в мусорную корзину, были последними частичками Нэнси Макаллистер, и она боялась, что увидит в зеркале совершенно чужое, незнакомое лицо.

И все же она справилась с собой и медленно вышла в приемную, где на стене висело большое, беспощадно правдивое зеркало. Питер как-то рассказывал ей, что, в отличие от так называемых «льстящих» зеркал, это было сделано по специальному заказу, и даже расположение развешанных вокруг ламп дневного света было рассчитано на компьютере. Мари встала перед зеркалом; Прошло несколько секунд, и губы ее расплылись в широкой улыбке, а по щекам потекли слезы.

Питер тоже вышел в приемную, но встал в отдалении, чтобы не мешать Мари. Это был переломный момент, миг ее второго рождения, и от того, понравится ли она себе сейчас, зависело то, как сложится ее новая жизнь.

— О Питер! Как… как оно прекрасно! Он негромко рассмеялся.

— Нет, глупенькая, не «оно» — это ты прекрасна! Это ведь ты там, в зеркале! Ты, а не кто-нибудь другой.

А Мари на мгновение лишилась дара речи и только кивнула в ответ. Несколько полосок пластыря, снятые Питером сегодня, не могли, разумеется, сильно изменить ее внешность, но ведь это был последний пластырь. И в каком-то смысле он был важнее всех тех сотен метров бинтов, которые когда-то полностью скрывали ее лицо.

— Ох, Питер!.. — Мари повернулась к нему и, порывисто шагнув вперед, крепко обняла его, а он в ответ прижал ее голову к своей груди. Они долго стояли так и молчали, потом Питер слегка отстранился и бережно отер слезы с ее лица.

— Это ничего… ничего, — смущенно пробормотала Мари и шмыгнула носом. — Это просто вода… Не бойся, я не растаю.

— Я знаю. — Питер улыбнулся. — Теперь ты можешь купаться и принимать солнечные ванны, хотя на первых порах злоупотреблять ими не следует. Кроме того, через пару недель, когда внутренние рубцы окончательно заживут, ты можешь кататься на лыжах, бегать, играть в теннис и так далее… С чего ты собираешься начать?

— Я? Я собираюсь работать. — Мари усмехнулась и, вернувшись в кабинет, уселась на его вращающийся табурет. Подтянув колени к подбородку, она принялась крутиться на нем, и Питер в комическом отчаянии всплеснул руками.

— Господи! Не хватает еще, чтобы ты сломала ногу у меня в кабинете! Перестань сейчас же, слышишь?

— Даже если я сломаю обе ноги, я все равно уйду сегодня из этого кабинета, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Сегодня я родилась заново, Питер: у меня впереди целая жизнь, и я собираюсь наслаждаться ею.

— Рад это слышать, — заметил Питер и ахнул, когда сквозь неплотно прикрытую дверь в кабинет ворвался Фред.

Радость хозяйки как будто передалась песику, и он носился кругами вокруг операционного кресла, прыгал, лаял и всячески выражал свою радость.

— Прекрати немедленно! — Питер сделал строгое лицо. — Хорошо еще, что сегодня я никого больше не жду, иначе пришлось бы тут заново все дезинфицировать. — И, не выдержав, он улыбнулся и наклонился, чтобы потрепать Фреда за ушами.

— Что это такое вы говорите, сэр? — Мари приняла оскорбленный вид. — Вы хотите сказать, что мой пес — грязный?

— Я-то знаю, что он почти что стерильный, — вздохнул Питер, — но санитарная инспекция может со мной не согласиться… Да, ты не сказала — наш уговор насчет торжественного обеда остается в силе?

Он смотрел на нее с такой надеждой, что Мари почувствовала себя тронутой до глубины души. Он ждал этого совместного обеда, надеялся на него, быть может, мечтал о нем. Ей даже показалось, что она улавливает ход его мыслей. «Я сделал свое дело и больше не нужен ей. У нее теперь новая жизнь — найдется ли в ней место для меня?» В это мгновение Питер вдруг показался Мари совсем беззащитным, и она, спустив ноги на пол, протянула ему руку.