Змей-искуситель - Смит Дебора

— Впечатляет. Когда я был ребенком, у меня тоже такой был. — Голос незнакомца звучал мягко. — Отец нашел его в моем ящике комода среди носков. Он его выбросил и заставил меня обдирать кур целый месяц после школы в его мясной лавке. «Так, — сказал он, — ты хочешь проливать кровь? Тогда потроши кур». Я очень любил его, но боялся до ужаса. — Незнакомец помол-чал. — Отец так и не пришел в себя после того, как твоя мать сбежала из дома. Он умер молодым.

Я громко выдохнул воздух. Ребра у меня болели. Я не мог заплакать при нем.

— Кто ты такой, черт побери? Он замялся и тяжело сглотнул.

— Я младший брат Марджи Джекобс. Твой дядя. Дядя Ал.

Хотя Ал Джекобс выглядел стопроцентным амери-канским чистюлей, он без колебаний дал взятку мекси-канскому полицейскому, и тот снял с меня наручники. Мы вошли в морг, и служитель со скучающим видом вывез нам тело моей матери, накрытое простыней. Когда он начал снимать простыню, я сказал ему по-испански:

— Не прикасайся к ней!

Служитель посмотрел на Ала, а тот добавил:

— Прошу вас, делайте так, как говорит мой племян-ник.

Он неплохо говорил по-испански. Мужчина поднял обе руки в знак согласия и отступил назад.

Я стоял рядом с каталкой, крепко прижимая кулаки к бедрам, не шевелясь, бросая вызов всем. Попробуйте прикоснитесь к моей матери! Я бросал вызов и ей тоже. Как она посмела умереть и оставить меня с таким чувст-вом, будто меня выпотрошили?! Как она посмела оста-вить меня с этим своим братцем, моим дядюшкой, со-изволившим появиться после стольких лет?..

— Ник, позволь мне взглянуть на ее лицо.

Эти слова прозвучали где-то далеко, будто я прова-лился на дно глубокого колодца. Мой новообретенный дядя обращался ко мне, его тихий голос резал ухо. Мы были одни в морге, две живые души. Когда мать не при-нимала наркотики и не пила, она много рассказывала о нем. Когда она сбежала из Чикаго, он был еще малень-ким, но они хорошо понимали друг друга. Мать любила его.

— Ник, прошу тебя, — повторил Ал. Он говорил со мной уважительно — он спрашивал моего разрешения.

— Она всегда помнила о тебе, — сказал я ему. — Ты можешь посмотреть на нее.

Я отошел к стене и сел на корточки, прислонившись спиной к ледяному кафелю.

Послышался шорох простыни, а потом раздались его рыдания — он заплакал над ее телом. Я не поднял го-ловы, продолжал смотреть в пол, время от времени вы-тирая глаза испачканной кровью рукой. Через некото-рое время Ал успокоился. Я услышал его шаги. Он при-сел рядом со мной. Мы молча смотрели на один и тот же квадрат пола. Наконец он заговорил:

— Я знаю: ты никогда не думал о том, что у тебя есть семья, но она все-таки есть. Я хочу, чтобы ты жил вмес-те со мной в Чикаго.

Я хотел сказать ему, что не нуждаюсь в благотвори-тельности и мне плевать на эту долбаную семью, раз моей матери пришлось уехать от них, когда она была бе-ременна. Мне следовало сказать ему, что я понятия не имею, как жить среди таких, как он. В конце концов, если уж он был так добр, что избавил меня от полицей-ских наручников, то я мог уйти из больницы куда угод-но и затеряться в мексиканской ночи. Если бы я захо-тел, он бы никогда не нашел меня снова.

Угроза дрожала на кончике моего языка, как капля крови на стилете, и я уже открыл было рот… Но тут Ал протянул мне правую руку. На его ладони лежал мой стилет.

— Не стоит меня недооценивать, — сказал он. — И я не стану недооценивать тебя. У тебя есть единственный шанс не попасть в мексиканскую тюрьму. Им плевать, что тебе только четырнадцать; если ты вздумаешь бежать, тебя тут же арестуют. Держись спокойно и иди за мной. Я отвезу тебя обратно в Штаты. Мы поедем домой, в Чи-каго. Так что выбирай: либо ты едешь со мной, либо тебя ждет мексиканская тюрьма.

Я проглотил свою гордость, спрятал стилет в карман штанов, встал и подошел к телу моей матери. Я аккуратно накрыл ее лицо, подоткнул простыню вокруг головы, касаясь в последний раз ее темных волос, и прошептал:

— Я хотел ради тебя спасти мир. Но я не смог.

— Я должен кое-что рассказать тебе о моей жене Эд-вине, — сказал Ал, как только мы вошли в холл большо-го многоквартирного дома в центре Чикаго. Был снеж-ный зимний день. — Видишь ли, она немножко поме-шана на благопристойности.

— Я тоже, — проворчал я.

Я пошел следом за ним мимо швейцара, который ус-тавился на меня, как на диковину. Мы вошли в лифт. Я нес вещевой мешок с моими пожитками. Их было не слишком много, и они включали в себя парочку чере-пов койотов, которые я сохранил как талисман моего одиночества. Мне не нужно было смотреться в зерка-ло — я и так знал, что в свои четырнадцать лет я высо-кий, худой, неотесанный, со следами от угрей на щеках и сломанным носом. Я был настолько молчаливым, что люди думали, будто я не умею разговаривать. Зато Ал был добропорядочным и весьма светским молодым челове-ком. Он все время говорил, неся в руке дорожную сумку из дорогой кожи с его инициалами, выбитыми с одной стороны.