Все страсти мегаполиса - Берсенева Анна

– Но мне показалось, моя профессия выглядит в ваших глазах скучной.

Соня почувствовала, что ее щекам и даже вискам становится жарко от стыда.

– Я не знаю... – пробормотала она. – Ничего я о себе не знаю, не понимаю. И Москва мне не помогла!

Но, сказав это, она тут же поняла, что покривила душой. Какое-то новое понимание рождалось у нее внутри всю последнюю неделю, проклевывалось, как цыпленок из яйца, и сегодня она чувствовала его настойчивые удары особенно остро. И Москва, уже ставшая прошлым, значила для этого рождающегося понимания гораздо больше, чем Соня считала еще совсем недавно.

– Я, конечно, не Москва, – сказала Анна Аркадьевна, – но, возможно, сумела бы вам помочь. Знаете, ведь способности к такой профессии, как у меня, видны сразу. Они, как французы говорят, на кончиках пальцев. Ты или чувствуешь человеческий облик, или не чувствуешь. И уж если чувствуешь, то научиться что-то с ним делать вполне возможно.

– Это правда, Анна Аркадьевна? – тихо спросила Соня. – Вы думаете, мне правда можно... помочь?

То, о чем она спрашивала, не называлось профессией. Оно вообще не имело названия и лишь смутно обозначало то неясное, почти мучительное, что рождалось теперь у Сони внутри.

– Помочь можно любому человеку, который этого хочет и которому Бог дал способность принимать помощь. Приходите ко мне завтра, Сонечка. Я теперь работаю только на дому: и сил мало, да и киностудия уже не та. Так что приходите в любое время. И мы попробуем.

Резной буфет из квартиры в Сивцевом Вражке Соня вспоминала теперь постоянно. Потому что кофр, в котором Анна Аркадьевна держала грим, похож был на этот буфет. Не внешне, конечно, а по тому ощущению детской тайны, которое связалось с ним в Сонином воображении. Ей в самом деле совершенно по-детски казалось, что в этом большом, со множеством раздвижных, выдвижных и откидных отделений ящике живут тролли и эльфы, и она ничего не могла поделать со своим ощущением.

Да и не хотела она ничего с ним поделывать. Ей нравилось видеть, как из кофра выпрыгивают разные необыкновенности, и она каждый день ждала: что-то покажется сегодня?

Собственно, Анна Аркадьевна ничему ее специально не учила. Она просто делала свою работу, а Соня смотрела. Анна Аркадьевна однажды обмолвилась, что это называется «учиться из-под руки», и только по этим ее словам Соня поняла, что та все-таки относится к ее присутствию именно как к учебе.

Вообще же Анна Аркадьевна просто делала грим – в основном театральным или киноактерам, но иногда и обычным людям, которым по каким-либо причинам хотелось изменить свой облик.

– Можно было бы сказать: изменить до неузнаваемости, – улыбалась она. – Но точнее будет наоборот: до узнаваемости. Они хотят изменить себя вот именно до узнаваемости.

С этими людьми Анна Аркадьевна работала не менее тщательно, чем с актерами, но Соня заметила, что она все же выполняет работу хотя и безупречно, но словно бы машинально, на одних лишь навыках.

– Это вполне объяснимо, – сказала Анна Аркадьевна, когда Соня спросила ее, в чем тут дело. – Быть визажистом или, к примеру, бытовиком, даже очень хорошим, гораздо проще, чем гримером хотя бы средней руки.

– Бытовиком? – не поняла Соня.

– То есть работать в парикмахерской, как вы работали. Я высоко ставлю этот труд, не думайте, Сонечка. Но гример – это совсем другое.

– В чем – другое? – заинтересовалась Соня.

– В том, что и бытовик, и визажист должны сделать женщину красивой, для этого к ним и приходят. То есть должны понять, в чем ее изюминка, и дать этой изюминке проявиться. А гример должен уметь сделать любой макияж, не обязательно красивый. Который идет женщине и который не идет, который молодит ее и который старит, делает ее утонченной или вульгарной... О, из одного и того же лица можно вылепить самые разные формы! И не обязательно в прямом смысле вылепить – можно обойтись даже без пластического грима. Надо научиться рисовать по живому лицу. Ведь это особая палитра, это теплый объем, и этот объем пульсирует, движется, он готов оживить твою работу, но может и не оживить, если ты его не почувствуешь... Это всегда было сильнейшим воодушевлением моей жизни! – Анна Аркадьевна и правда воодушевилась так, что у нее даже щеки из бледных стали чуть розовыми. И тут же она смутилась от такой своей экзальтации. – Впрочем, о таких вещах лучше не говорить, – поспешно добавила она. – Я никогда не любила всех этих, знаете ли, рассуждений, что рука гримера есть проводник космической энергии, или что в лице существуют три зоны: духовная, бытовая и эротическая, и что грим должен их объединять... Это, вероятно, так, но мне кажется, подобные размышления следует держать при себе. Во всяком случае, профессионалу. И больше думать, к примеру, о новых материалах для грима, это всегда окажется полезнее, чем всяческие отвлеченности.

– Но почему? – не отставала Соня. – Разве душа – это отвлеченность?

– Может быть, я неточно выразилась. Внутренняя содержательность, конечно, лежит в основе любого труда, и это совсем не отвлеченность. Но ведь такая содержательность не появляется в результате разговоров, вы согласны, Соня? Она – все, что мы сумели понять в каждом дне своей жизни, очень простой жизни, по внешности иногда совершенно бытовой даже. А от болтовни про космическую энергетику кисти, или про что там, содержательности никому еще приобрести не удалось.

Соня слушала все это с открытым ртом. Впрочем, такие длинные монологи Анна Аркадьевна произносила редко. В основном Соня следила за тем, как она наносит грим, и это в самом деле не сравнить было ни с какими словами.

Это было так странно! Ну да, Соне нравилось работать в парикмахерской, хотя она не отдавала себе отчета, почему. Нравилось, и все. Просто по сравнению со всеми другими занятиями. Но уж точно никогда она не связывала ту свою работу с таким высоким словом, как «призвание».

Теперь же она понимала, своими глазами видела, что для Анны Аркадьевны ее работа вот именно призвание, и чувствовала при этом, что сама попадает в поле ее воодушевления, что быстро осваивается в этом чистом поле. Но почему это стало происходить с нею теперь, если раньше почти точно такой же труд казался обыденным, рутинным? Это-то и было для нее странно, необъяснимо. Настолько странно, что однажды Соня решилась спросить Анну Аркадьевну, в чем тут дело.

– Но почему вы думаете, что призвание – это что-то вроде удара молнии? Да еще и прийти оно должно непременно в раннем детстве? По-моему, оно идет не проторенными, а как раз теми путями, которые называют неисповедимыми. Они для каждого свои.

Анна Аркадьевна говорила это, идя рядом с Соней по аллее чеховского сада. Хотя вряд ли правильно было называть торжественным словом «аллея» узкую галечную тропинку под деревьями.