Яблоки из чужого рая - Берсенева Анна

«Этот звук, нежный звук…» – мелькнуло в голове, и горло тут же сжалось, словно перехваченное петлей.

Не сняв даже шинели, только бросив на подзеркальник фуражку, Константин стремительно вошел в комнату.

Солнце било во все окна, освещало все неправильные, изломанные углы большой бестолковой студии, и в этом сплошном круговом сиянии он увидел Асю. Она сидела на козетке, поджав ноги и накрыв их узорчатой шалью, музыкальная шкатулка с откинутой крышкой стояла перед нею, и из шкатулки лились эти нежные звуки, равные яркому свету, рождественской Москве и самому Асиному существованию.

– Ася… Настенька! – выдохнул Константин.

И – упал к ее ногам.

Он стоял на коленях, целовал ее колени, как маленький прятал лицо в подоле ее платья – того самого, из белого кавказского сукна, в котором увидел ее у своей кровати, когда очнулся от горячки, – и не чувствовал, что плечи у него судорожно вздрагивают, не слышал, что из горла вырываются какие-то сиплые звуки.

– Костя, милый, что же с тобой?.. Боже мой! – Она гладила его волосы, его вздрагивающие плечи, пыталась приподнять его голову, чтобы заглянуть в лицо, но он только мотал головою, не в силах оторваться от ее колен, которые целовал с таким исступленным самозабвением.

Он обнимал ее, изо всех сил сжимая кольцо своих рук, словно она могла вырваться и исчезнуть. Поцелуи его поднимались все выше по ее ногам – к животу, к бедрам…

И вдруг, целуя ее живот, весь дрожа от какого-то неназываемого чувства, которое не было желанием и которого он никогда не знал в себе прежде, Константин ощутил, как что-то дрогнуло под его губами и словно бы ударило его – изнутри, прямо из ее живота.

Он удивленно отпрянул и снизу вверх взглянул на Асю, забыв о том, что не хотел, чтобы она видела его постыдные слезы.

– Настенька… что с тобой… там?.. – пробормотал он.

– Как я боялась! – сказала она, глядя на него счастливыми золотыми глазами, в которых он впервые не чувствовал тревоги.

– Чего ты боялась? – спросил он, пытаясь как-нибудь незаметно вытереть лицо.

– Что ты вернешься и… будешь со мною совсем другой, понимаешь? А у тебя глаза опять как роса на молодой траве, Костя, любимый мой, как же я тебя ждала!

Он вспомнил, как она впервые сказала ему это – про росу на молодой траве, – и почувствовал, что напрасно пытался вытереть слезы: они снова подступили к горлу.

– Ты догадался, да? – спросила Ася, гладя его по щекам и незаметно вытирая их.

– О чем? – спросил он.

– Какой ты смешной, Костя, – улыбнулась она. – И теперь не догадался? Ведь я беременна, и уже почти полгода, неужели не заметно? Смотри, я платья все расшила, потому что я теперь толстая, как медовый бочонок, и ни в одно свое прежнее платье не помещаюсь!

И она снова засмеялась, разводя руки и показывая, какая стала толстая.

– Полгода?! – потрясенно выговорил он. – И ты, получается, уже знала, когда я уезжал? Почему же ты мне ничего не сказала, Настя!

Он произнес последние слова с таким отчаянием, как будто это могло что-то изменить в его жизни – если бы он знал до своего отъезда, что она беременна…

И в ту же минуту он понял, что его жизни не изменит уже ничего. Что-то в ней было сделано, и сделано неотменимо – навсегда.

Он поднялся с колен, сел рядом с Асей на козетку и осторожно, почти с опаской, обнял ее за плечи.

– Не бойся, Костенька, – снова засмеялась она. – Обними крепче, ты не повредишь… нам!

– Ты могла ведь об этом написать, – укорил он. – Раз уж сказать боялась.

– А я и этого тоже боялась, – тихо сказала Ася. – Боялась написать. Я ведь тебя не спросила, решила все сама – решилась его оставить… А если бы ты сказал, что не хочешь? Ведь было уже поздно что-то изменить, когда ты уезжал. И я подумала: пусть все идет как идет. Если ты ко мне вернешься, то сам все увидишь, а если нет, лучше тебе не знать, чтобы ты… не надо… из одной твоей порядочности…

Она проговорила все это быстро и сбивчиво и прижалась лбом к его плечу.

– Из моей порядочности… – горько проговорил он. – Я рад, Ася. Как ты себя чувствуешь?

– Все хорошо, не волнуйся, – улыбнулась она. – Меня Лев Маркович пользует, а он опытный доктор, и он говорит, что все хорошо. Сначала он беспокоился, что легкие у меня слабые, оттого всегда и кашель, но потом все прошло. Я, знаешь, очень поздоровела от беременности.

– Тебе, наверное, в санаторию куда-нибудь надо, – сказал он. – Если легкие… К морю – в Ялту или в Италию.

– Костя, ну какая теперь Италия? – улыбнулась она. – Да и все хорошо с моими легкими, не волнуйся! Ты о себе лучше расскажи. Как тебе там приходилось? У тебя вид совсем измученный, – тихо добавила она. – С тобой что-нибудь случилось, Костя?

– Со мной – ничего, – усмехнулся Константин.

– А с кем?..

– Я тебя люблю, Настенька, – вдруг самому себе незнакомым голосом сказал он. – Не оставляй меня. Я тебя люблю.

Анна вошла в квартиру и сразу поняла, что Матвей приехал проведать маму. Она всегда легко догадывалась, кто дома – Сергей, Матюшка или оба они вместе. И раньше догадывалась, когда все они составляли единое целое, и, как ни странно, даже теперь.

У нее вообще было много подобных талантов, которые она и сама не умела объяснить. Она могла мгновенно определить, что изменилось в доме за время ее отсутствия – неважно, уезжала она надолго или просто уходила на пару часов. Еще могла купить любую обувь без примерки – хоть себе, хоть мужу, хоть сыну – и ни разу не ошиблась; обувь сидела, как на заказ сшитая.

Анна над этими своими талантами только смеялась и вполне искренне говорила, что они отнюдь не приближают ее к Леонардо да Винчи.

– Ты поел, маленький? – громко спросила она, снимая в прихожей туфли.

– А то! – Маленький вышел из комнаты, взял у нее плащ и повесил в шкаф. – У тебя там такой борщец в кастрюльке, что мертвый встал бы поесть. И не лень же тебе такое выстряпывать!

– Привычка свыше нам дана, – засмеялась Анна.

Продолжение – про то, что «замена счастию она», – она опустила.

Матвей не только поел, но и искупался – темные волосы были мокрыми, – переоделся в свои старые, чуть ли не школьные еще, драные джинсы и блаженствовал с книжкой на диване в гостиной. Впрочем, достаточно было Анне тоже переодеться, умыться и усесться рядом с ним в кресло, чтобы она поняла, что блаженство это только внешнее и даже отчасти показное – для нее. На самом деле он был неспокоен, и этого трудно было не заметить, во всяком случае, ей.

Тревога снова шевельнулась у нее в душе. Хотя прошло уже две недели и тот человек больше не звонил, но ведь это ей не звонил, а Матвею, может быть, и звонил. А может быть, не звонил и ему, но ведь неизвестно еще, что лучше…