Люблю твои воспоминания - Ахерн Сесилия

— Жизь де-е-мо.

— Мне очень жаль, сэр.

— Я сам де-е-мо. Х-хто я ей кой?

— Понимаю.

— Добрая жеш-шна. А я х-хто? Не приш-ш… — Он запинается на полуслове.

Может, еще открыто.

— Еще отх-хрыто?

— Простите? Ты что, глухой?

— Что открыто, сэр?

— Тя-ятыр «Кейти».

— Что-что?

Театр «Гэйети». Ты что, глухой? Ну-ка, поторопись, у меня серьезное дело.

— Сп-пкойникоч-ч. — Он икнул.

Что я такое сейчас сказал?

Я брожу по тихим улочкам, кутаясь в кардиган. Я попросила таксиста высадить меня на углу, чтобы подышать свежим воздухом и привести в порядок мысли. Еще я не хочу показывать своих слез папе, который наверняка поджидает меня, хотя тут же нырнет в постель, заслышав звук поворачивающегося в двери ключа.

Останавливаюсь около нашего с Конором дома, который мне все же удалось продать несколько дней назад, и не Линде и Джо, которые, конечно, узнали, кто его прежний владелец, и испугались, что моя трагедия — недобрый знак для них и неродившегося ребенка. А может, решили, что лестница, с которой я упала, слишком опасна для беременной Линды.

Как люди не любят брать на себя ответственность за свои поступки! Разве дело в лестнице? Это я поторопилась. Это моя вина. Я всегда спешила — не подумав, бросалась вперед, мчалась по жизни, не замечая минут. И даже когда пыталась притормозить, наметить план на будущее, ничего не получалось.

Деньги от продажи дома мы с Конором разделим пополам, и я начну искать что-нибудь поскромнее.

Я долго стою и смотрю на красные кирпичи, на дверь, для которой мы никак не могли выбрать краску, на цветы, за которыми я ухаживала с такой любовью. Все это уже не мое, но воспоминания принадлежат только мне, воспоминания не продаются.

Когда я возвращаюсь домой, уже полночь, и за окнами чернота. Не горит ни одна лампа. Это странно, потому что обычно папа оставляет свет на крыльце, особенно если я куда-то ушла.

Я открываю сумку, чтобы достать ключи, и натыкаюсь на свой мобильник. У него загорается экран, чтобы показать мне, что я пропустила десять звонков, восемь из них из дома. Я отключила звук в театре и, зная, что у Джастина нет моего номера, не подумала посмотреть на телефон. Я нашариваю ключи, руки дрожат, когда я пытаюсь вставить ключ в замок.

Ключи падают на землю. Я плюхаюсь на колени, наплевав на новое платье, и шарю рукой по асфальту. Наконец нахожу ключи и пулей влетаю в дом.

— Папа? — кричу я из прихожей. Мамина фотография лежит на полу, под столиком. Я поднимаю ее и ставлю обратно, туда, где ей и положено быть, пытаясь сохранять спокойствие, хотя сердцем чую беду.

Ответа нет.

Я иду на кухню и включаю свет. Полная чашка чая стоит на столе. Там же лежит один раз надкусанный тост с джемом.

— Папа! — вскрикиваю я, проходя в гостиную. Все папины таблетки рассыпаны на полу, все пузырьки открыты и пусты.

Уже в совершенной панике, в слезах я бегу назад через кухню, через прихожую, наверх, вопя во весь голос:

— Папа! Папа! Ты где? Это я, Джойс! Папа!

Его нет ни в его комнате, ни в ванной, ни в моей комнате. Я останавливаюсь на верху лестницы, пытаясь прислушаться к тишине. И слышу только барабанный бой своего сердца у себя в ушах, в горле.

— Папа! — кричу я, моя грудь вздымается, комок в горле угрожает перекрыть дыхание.

Мне негде больше искать. Я начинаю открывать шкафы, заглядывать под мебель. Я хватаю подушку с его кровати и, прижимая ее к себе, вдыхаю его запах. Я смотрю через окно в сад: никаких следов папы.

У меня подгибаются колени, и я опускаюсь на верхнюю ступеньку лестницы, мучительно соображая, где он может быть.

Потом вспоминаю о рассыпанных таблетках и кричу так громко, как никогда еще не кричала в жизни:

— Па-а-а-па-а-а!

Мне отвечает тишина, и на меня наваливается такое одиночество, какого я не ощущала ни в театре, ни в несчастливом браке, ни после смерти мамы.

— Джойс! — кричит кто-то от входной двери, которую я оставила открытой. — Джойс, это я, Фрэн. — Она стоит там в халате и тапочках, за ней маячит ее старший сын с фонариком в руке.

— Папы нет. — Мой голос дрожит.

— Он в больнице, я пыталась позвонить те…

— Что? Почему? — Я вскакиваю и бросаюсь вниз по лестнице.

— Он думал, что у него еще один сердечный…

— Мне нужно идти. Я должна ехать к нему. — Я мечусь по дому, пытаясь найти ключи. — В какой он больнице?

— Джойс, успокойся, дорогая, успокойся. — Фрэн обнимает меня. — Я тебя отвезу.

Я бегу по коридорам, пытаясь найти нужную палату. Слезы застилают мне глаза. Меня останавливает медсестра, она помогает мне, пытается успокоить. Она сразу понимает, о ком я говорю. Хотя часы не приемные, меня впускают к нему на несколько минут.

Я вижу на кровати мертвенно-бледного папу, опутанного проводами и трубками.

— Так это ты тут всех поставила на уши? — спрашивает он слабым голосом.

— Папа!

— Все в порядке, дорогая. На меня просто накатила дурнота. Я думал, это сердце опять барахлит, пошел за таблетками, только все рассыпал. Говорят, сахар зашкаливает.

— Это диабет, Генри, — улыбается медсестра. — Утром здесь будет доктор, который все вам объяснит.

Я хлюпаю носом.

— Ну, иди сюда, глупышка. — Он протягивает ко мне руки.

Я обнимаю его крепко-крепко.

— Я никуда от тебя не ухожу. Тише, тише. — Он проводит руками по моим волосам и утешительно похлопывает меня по спине: — Надеюсь, я не испортил тебе вечер. Я сказал Фрэн, чтобы она тебя не беспокоила.

— Конечно, ты должен был мне позвонить, — говорю я, уткнувшись в его плечо. — Я ужасно испугалась, когда не нашла тебя дома.

— Теперь уже все в полном порядке, — шепчет он — Лучше расскажи, как все прошло.

— Он… он… — Я поджимаю губы. — Он не пришел. — И снова ручьи слез.

— Ох, дорогая моя, — нежно говорит папа. — Этот парень просто набитый дурак.

Джастин делится впечатлениями о своих злополучных выходных с Бэа, которая сидит на диване с открытым от удивления ртом. — Как жаль, что все это прошло мимо меня!

— Это не прошло бы мимо тебя, если бы ты разговаривала со мной, — поддразнивает ее Джастин.

— Спасибо, что извинился перед Питером. Мне это приятно, и ему тоже.

— Я вел себя как идиот, не желая признавать, что моя маленькая девочка уже выросла.

— Да уж пора признать, — улыбается Бэа. — Господи! — Она возвращается к его рассказу. — И ты не явился на свидание в театре!