Том 11. Пьесы 1878-1888 - Чехов Антон Павлович

Светловидов. Ты, Никитушка… Боже мой, боже мой! Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей… все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой… Я старик, Никитушка… Мне 68 лет… Болен! Томится слабый дух мой… (Припадает к руке суфлера и плачет.) Не уходи, Никитушка… Стар, немощен, помирать надо… Страшно, страшно!..

Никита Иваныч (нежно и почтительно). Вам, Василь Васильич, домой пора-с!

Светловидов. Не пойду! Нет у меня дома, — нет, нет, нет!

Никита Иваныч. Господи! Уж забыли, где и живете!

Светловидов. Не хочу туда, не хочу! Там я один… никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток… Один, как ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить… Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит? Никто меня не любит, Никитушка!

Никита Иваныч (сквозь слезы). Публика вас любит, Василь Васильич!

Светловидов. Публика ушла, спит и забыла про своего шута! Нет, никому я не нужен, никто меня не любит… Ни жены у меня, ни детей…

Никита Иваныч. Эва, о чем горюете…

Светловидов. Ведь я человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течет, а не вода. Я дворянин, Никитушка, хорошего рода… Пока в эту яму не попал, на военной служил, в артиллерии… Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий! Боже, куда же это всё девалось? Никитушка, а потом каким я актером был, а? (Поднявшись, опирается на руку суфлера.) Куда всё это девалось, где оно, то время? Боже мой! Поглядел нынче в эту яму — я всё вспомнил, всё! Яма-то эта съела у меня 45 лет жизни, и какой жизни, Никитушка! Гляжу в яму сейчас и вижу всё до последней черточки, как твое лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин! Женщины, Никитушка!

Никита Иваныч. Вам, Василь Васильич, спать пора-с.

Светловидов. Когда был молодым актером, когда только что начинал в самый пыл входить, помню — полюбила одна меня за мою игру… Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, чиста и пламенна, как летняя заря! Под взглядом ее голубых глаз, при ее чудной улыбке, не могла бы устоять никакая ночь. Морские волны разбиваются о камни, но о волны ее кудрей разбивались утесы, льдины, снеговые глыбы! Помню, стою я перед нею, как сейчас перед тобою… Прекрасна была в этот раз, как никогда, глядела на меня так, что не забыть мне этого взгляда даже в могиле… Ласка, бархат, глубина, блеск молодости! Упоенный, счастливый, падаю перед нею на колени, прошу счастья… (Продолжает упавшим голосом.) А она… она говорит: оставьте сцену! Ос-тавь-те сце-ну!.. Понимаешь? Она могла любить актера, но быть его женой — никогда! Помню, в тот день играл я… Роль была подлая, шутовская… Я играл и чувствовал, как открываются мои глаза… Понял я тогда, что никакого святого искусства нет, что всё бред и обман, что я — раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр! Понял я тогда публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам… Да, Никитушка! Он аплодирует мне, покупает за целковый мою фотогра-фию, но я чужд ему, я для него — грязь, почти кокотка!.. Ради тщеславия он ищет знакомства со мною, но не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жены свою сестру, дочь… Не верю я ему! (Опускается на табурет.) Не верю!

Никита Иваныч. На вас лица нет, Василь Васильич! Даже меня в страх вогнали… Пойдемте домой, будьте великодушны!

Светловидов. Прозрел я тогда… и дорого мне стоило это прозрение, Никитушка! Стал я после той истории… после девицы этой… стал я без толку шататься, жить зря, не глядя вперед… Разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал, развращал умы, а ведь какой художник был, какой талант! Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ и подобие… Сожрала, поглотила меня эта черная яма! Не чувствовал раньше, но сегодня… когда проснулся, поглядел назад, а за мною 68 лет. Только сейчас увидел старость! Спета песня! (Рыдает.) Спета песня!

Никита Иваныч. Василь Васильич! Батюшка мой, голубчик… Ну, успокойтесь… Господи! (Кричит.) Петрушка! Егорка!

Светловидов. А ведь какой талант, какая сила! Представить ты себе не можешь, какая дикция, сколько чувства и грации, сколько струн… (бьет себя по груди) в этой груди! Задохнуться можно!.. Старик, ты послушай… постой, дай перевести дух… Вот хоть из «Годунова»: