Я научилась просто, мудро жить - Ахматова Анна Андреевна

МЕЛХОЛА

Но Давида полюбила… дочь Саула, Мелхола.

Саул думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью.

Первая Книга Царств

• И отрок играет безумцу царю,
• И ночь беспощадную рушит,
• И громко победную кличет зарю,
• И призраки ужаса душит.
• И царь благосклонно ему говорит:
• «Огонь в тебе, юноша, дивный горит,
• И я за такое лекарство
• Отдам тебе дочку и царство».
• А царская дочка глядит на певца,
• Ей песен не нужно, не нужно венца,
• В душе ее скорбь и обида,
• Но хочет Мелхола – Давида.
• Бледнее, чем мертвая; рот ее сжат;
• В зеленых глазах исступленье;
• Сияют одежды, и стройно звенят
• Запястья при каждом движенье.
• Как тайна, как сон, как праматерь
• Лилит…
• Не волей своею она говорит:
• «Наверно, с отравой мне дали питье,
• И мой помрачается дух.
• Бесстыдство мое! Униженье мое!
• Бродяга! Разбойник! Пастух!
• Зачем же никто из придворных вельмож,
• Увы, на него непохож?
• А солнца лучи… а звезды в ночи…
• А эта холодная дрожь…»

1922-1961

Анна Ахматова

• Непогребенных всех —
• я хоронила их.
• Я всех оплакала,
• а кто меня оплачет?

Николай Гумилев. Рисунок Н. Войтинской. 1909 г. Опубликован в журнале «Аполлон», 2, 1909 г.

* * *

• Как жизнь забывчива, как памятлива смерть.

15 июля 1961

* * *

<Николаю Гумилеву>

• Всем обещаньям вопреки
• И перстень сняв с моей руки,
• Забыл меня на дне…
• Ничем не мог ты мне помочь.
• Зачем же снова в эту ночь
• Свой дух прислал ко мне?
• Он строен был, и юн, и рыж,
• Он женщиною был,
• Шептал про Рим, манил в Париж,
• Как плакальщица выл…
• Он больше без меня не мог:
• Пускай позор, пускай острог…
• Я без него могла —
• Смотреть, как пьет из лужи дрозд
• И как гостей через погост
• Зовут колокола.

1961

В начале 60-х, когда полуоткрылись границы (и в прямом и переносном смысле) и контакты с деятелями белой эмиграции перестали квалифицироваться как государственная измена, Анна Андреевна, перебирая мужнины слова, видимо, пыталась представить, как бы сложилась судьба ее семьи, если бы, допустим, Гумилев не вернулся в Россию в 1918-м, а устроил так, чтобы и она, и Левушка все-таки уехали из России. Это в 1917-м Анна Ахматова могла, ничуть не кривя душой, сказать:

В 1961-м она так не думала, вернее, уже не могла позволить себе думать столь категорично.

И в самом деле – представим себе, как могла бы сложиться судьба и Гумилева-отца, и Гумилева-сына, да и самой Анны Андреевны, если бы Николай Степанович выполнил свое обещание, данное жене в мае 1917 года, когда вопрос о выезде в Париж семьи офицера экспедиционного корпуса еще не стоял так, как после октябрьского переворота.

Гумилев был твердо убежден, что умрет в 53 года, то есть в 1939-м или в самом начале 1940-го. Оставшись во Франции, в самом деле мог бы погибнуть именно так, как хотел: защищая твердыни европейской культуры от нацистского варварства: 1 сентября 1939 года Франция и Великобритания объявили войну Германии. Но до этого он, во-первых, из поэта великих, но до конца не реализованных возможностей стал бы великим русским поэтом (Ахматова была убеждена, что Николаю Степановичу не хватило для этого нескольких, совсем немногих, лет жизни). Во-вторых, именно Гумилев при его феноменальных организаторских способностях и столь же невероятной общительности сумел бы так поставить издательское и вообще литературное дело русского эмигрантского зарубежья, что оно не замкнулось бы на проблемах русской диаспоры, самолюбиво и провинциально отгородившись от культурной жизни Европы. А в скольких экспедициях – географических, этнографических и т. д. и т. п. он мог бы принять самое деятельное участие и сколько открытий чудных могла бы принести его странная склонность к нестандартным идеям и решениям! И Гумилев-младший не в шестьдесят, а в тридцать лет доказал бы миру и граду, что он блестящий историк. И пятнадцать лет каторги и десятилетия изгойства не изуродовали бы его психики…