Князь Рус - Никитин Юрий Александрович

– Я хочу, чтобы она жила.

Корнило почти прорычал:

– Любой ценой?

– Ну… я готов отдать свою кровь, свою жизнь, всего ­себя…

Корнило воздел к небу руки:

– Князь, одумайся! Ты прогневал чужих богов, когда похитил эту женщину из их рук, и это тебе сошло. Мы вовремя убрались из чужих земель, а здесь тем богам власти нет…

Рус качнул головой:

– Я помню, ты поддержал меня. Спасибо.

– Тогда поддержал, ибо то были чужие боги! Но сейчас противишься своим. Ты это понимаешь?

Он сел на бревно напротив, требовательно заглядывал в глаза князя. Рус, измученный и выжатый, покачал головой. Голос его был как шорох умирающего ветра:

– Я ничего не понимаю… Я только хочу, чтобы она меня не покидала.

– А если ее хотят взять боги?

– Не отдам, – прошептал Рус. Корнилу почудилось, что он ослышался вовсе:

– Богам?

– Никому. И если надо… позову любых демонов, чтобы помогли удержать ее здесь, со мной.

– Жизнь коротка, – напомнил волхв зловеще.

– Потому и цепляюсь, – прошептал Рус. – Кто знает, куда боги забросят меня потом? Ее, конечно же, в царство любви и света, а у меня только и возможности быть с нею здесь, на земле…

Корнило хмурил брови. Гнев не остыл, копился в груди, питая слова силой и горечью.

– Это говорит князь? Отец народа? Который обязан зреть на поколения вперед?.. Да ты знаешь, чему обязано племя скифов силой и мощью? Как раз тому, что мы, волхвы, не вмешиваемся в пожелания богов, кому жить, кому умереть. Наши дети, рождаясь, голыми бегают и летом по траве, и зимой по снегу. Мы купаемся в прорубях, мы можем скакать, меняя коней, неделями без сна и еды! Наш воин стоит пятерых иудеев по силе, десятерых по ярости, а уж по выживаемости… И все потому, что больные и слабые у нас мрут еще при рождении. Мало кто доживает до отрочества, ибо детей испытываем тяжко, в мужчины перейти непросто… Ибо только самые сильные и здоровые имеют священное право брюхатить женщин! Потому могучий воин может брать столько жен, сколько сможет… Сколько прокормит и обрюхатит! А менее сильный остается без потомства. Ему хоть и обидно, но понимает, что для племени важно, чтобы его долю в бабах взял сильный, здоровый и яростный. Разумеешь замысел богов?

Он видел, что от Руса слова отскакивают как мелкие камешки от высокой стены. После паузы Рус проговорил тихо:

– Разумею.

– Значит… – начал Корнило, он чуть воспрянул, больно уж подавленным звучал голос юного князя, но Рус опустил голову, помолчал, а когда заговорил, даже в подавленном голосе звучала нотка безумия, что делает человека либо равным богам, либо приводит его к быстрой гибели:

– Все равно я хочу ее спасти.

– Но ты разумеешь… разумеешь ли, что пускаешь слабый росток на поле могучих колосьев?

Рус прошептал с мукой:

– Да. Но я не могу без нее.

Корнило развел руками. Ум с сердцем не в ладу, а сердце у князя, судя по всему, побеждает. Будто глупый отрок сидит у костра, не могучий князь. Вон иудеи каждого больного пестуют, как сами же признаются, вот и допестовались: половина племени ежели не совсем больные, то слабые, топор себе на ноги роняют, горшок каши от печи вдвоем несут!

Прощаясь, он сказал жестко:

– И все же боги поступят, как лучше для рода нашего!

– Не отдам, – прошептал Рус.

Голова его склонялась все ниже. Волхв поспешно отвернулся, вдруг да узрит мужские слезы, нехорошо.

На третьи сутки врачевания Соломона жар у Ис спал. Только что весь вечер сгорала в огне, красная и бормочущая нечто на своем языке, потом начала обливаться потом, на ней меняли одну одежку за другой, Соломон велел укрывать потеплее, сам подтыкивал шкуры с боков, не дай бог где просквозит, сверху навалили теплых шкур, а Буська постоянно подавал ей горьковатое питье. К утру она уже лежала бледная как смерть и холодная как лягушка.

Ее укрывали, в костре разогревали крупные камни, укутывали в тряпки и подкладывали в постель. Ис дрожала, но впервые ее глаза прояснились, когда увидела осунувшегося Руса.

– Мой князь… мой сокол ясный…

– Ис, – выговорил он с трудом, – все позади. Ты не умрешь… Ты просто должна жить.

Он не договорил, но она все поняла. Она должна уйти вместе с иудеями.

– Как ты сумел… меня… спасти?

Слова давались ей еще с трудом. Рус кивнул на молчавшего Соломона:

– Его благодари.

Ее глаза медленно повернулись в сторону престарелого ребе. Соломон взял ее за тонкую кисть руки, прислушался:

– Ты еще слаба, но болезнь миновала. Тебе надо хорошо есть… сперва понемногу, пей побольше, ты вся иссохла. И – счастья тебе, сестра.

Он попятился к выходу. Ис спросила с удивлением:

– Почему уходишь так поспешно?

Он развел руками:

– Я и так уже опаздываю уехать с первым обозом. Первые телеги уже загрузили.

Рус подошел, обнял. Голос князя дрожал:

– Я знаю, что продал душу Чернобогу. Я знаю, что не увижу теперь вирия и гореть мне в огне. Я знаю, что повредил и племени, допустив на здоровое поле больной… нет, просто слабый росток. Но все же я благодарен тебе! Возьми из моего племени все, что хочешь. Я никогда не забуду услуги, которую ты сделал для меня.

Моряна приблизилась так неслышно, что Ламех подпрыгнул от неожиданности:

– Тьфу!.. Подкрадываешься как кошка!

Моряна лишь слабо улыбнулась, у Ламеха даже ругань звучит похвалой. Ну как она, весящая как добрый конь, могла подкрасться неслышно? Такая кошечка в зубах корову утащит. Но все равно приятно.

– Уезжаешь? – сказала она сердито. – Почему никто не помогает тебе собирать вещи?

Он растерянно развел руками, ответил невпопад:

– Что поделаешь. Жизнь как река, течет сама по себе, нас не спрашивает, куда свернуть…

Моряна молча взяла мешок, с легкостью швырнула через двор в телегу. Там пытались поймать, обманутые кажущейся легкостью, с которой Моряна взмахнула рукой, но мешок сбил с ног сразу двоих, один иудей вовсе выпал из телеги. Послышался жалобный вопль.

Ламех всплеснул руками. Моряна не повела и бровью:

– То реки. А люди поворачивают даже звезды.

– Звезды?

– Да. Если сильные духом. А вот ты сильный… только молчишь.

Ламех растерялся:

– Я? Сильный?.. А почему молчу?

– С сильных больше спрос, – объяснила Моряна безжалостно. – А ты хочешь, чтобы за тебя решали другие. Уходишь, потому что так сказали. А в пути заболеешь, замерзнешь, тебя конь лягнет или бык затопчет, корова забодает, с телеги упадешь под колеса… Сам бы ты решился остаться. Хотя бы на зиму! А весной я бы сама тебе помогла догнать твое племя.

Последние слова она договорила торопливо, сбивчиво, но у Ламеха из ослабевших пальцев выпал тяжелый ларец, глухо стукнул по ноге. Ламех взвыл, но глазами держал лицо Моряны.