Князь Рус - Никитин Юрий Александрович

– Остаться? Как это?

– Очень просто, – почти прорычала она, словно сердилась на себя. – Дом у тебя есть! Я много места не займу, твоим книгам не враг. Никто тебя не обидит!.. Зима пролетит быстро, а весной я сама отвезу тебя… Как только потеплеет, так и отвезу.

– А ты хоть знаешь, куда мой народ уйдет?

Она огрызнулась:

– А следы? И через год нахожу след оленя! Ваши телеги выбьют землю так, что сто лет трава не проклюнется…

Он медленно подходил ближе. Ее голос становился тише, неувереннее. Он обнял ее, прошептал:

– Вместе? Не шутишь?

– А что? – сказала она, все еще сердясь. – Одеяло я не буду стягивать. А если не храпишь и не лягаешься…

Она умолкла, а он сказал тихо:

– Я храплю и лягаюсь. Но я отучусь спать на спине и перестану лягаться.

Они стояли, обнявшись, среди полуразрушенной комнаты и в куче разбросанных вещей. А ветер зло врывался в щели, жутко выл в трубе. В помещении темнело, с севера наползала тяжелая свинцовая туча. На косяк окна упал багровый свет заката, похожий на отблеск пожаров.

У ворот дома маленького Исхака стояла телега. Лошадь мирно хрумала овес из подвешенной к морде сумки. Во дворе царила бестолковая суматоха, люди вытаскивали из дома узлы, швыряли на телегу, а отец Исхака ругался и сбрасывал на землю. По его гневно-растерянным жестам Буська понял, что все не поместится, надо отобрать самое нужное, иначе увезут лишнее, а потом хватятся, что забыли главное.

– Уже? – спросил Буська.

Исхак шмыгнул носом:

– Все спешат!

– Понятно, – протянул Буська. Он чувствовал тоску и, чтобы не выказать немужскую слабость, сказал лишь сожалеюще: – Так и не успел ты обучить меня грамоте…

– А ты меня – охоте, – сказал Исхак.

Глаза его были совсем печальные, даже тоскливые.

Плач и стоны раздавались по всему граду. Волы стояли хмурые, из домов выносили скарб, грузили на телеги. Подсаживали детишек, что с не по-детски печальными лицами помогали взрослым таскать узлы.

На улице насторожились, когда в открытые врата въехали трое всадников. Впереди был Рус на своем черном как ночь злом жеребце, за ним на полкорпуса позади держались Бугай и Моряна. Лица всех троих были торжественными и надменными.

Рус вскинул руку ладонью вперед:

– Я желаю говорить с Соломоном!

Дети расступились, взяли грозных русов в кольцо. Кто-то помчался к дому Соломона, дробно-дробно простучали деревянные сандалии по ступенькам. Хлопнула дверь, издали донеслись голоса.

Русы сидели недвижимые, как вросшие в землю скалы. Иудеи смотрели на них со страхом и трепетом. Из каждого сына Гога исходила дикая, звериная мощь, лица свирепы, в глазах видна жажда крови. Эти варвары и сейчас смотрят так, как будто взглядами уже вырывают из живых печенки и жрут их на глазах умирающих жертв!

Соломон вышел на крыльцо, приложил ладонь ко лбу, щурился близоруко. Рус вскинул ладонь в приветствии, конь под ним тронулся вперед, повинуясь неслышному движению ноги.

– Уезжаете, – сказал Рус то ли вопросительно, то ли с утверждением.

– Как и договорено, – ответил Соломон мертво.

Он проглотил слова, что только один голос в Совете решил судьбу нового Исхода. Половина старейшин требовала продолжать войну, раз видно, что скифы не такие уж и неуязвимые. Он две ночи убеждал, уговаривал, увещевал, ссылался на Завет, вспоминал великих пророков, их жизни и учения. И даже сейчас не уверен, что в последний миг не стрясется что-то страшное, что решит судьбу его племени по-другому.

На площади народ остановился, на телегах перестали складывать мешки и узлы, из окон домов высунулись головы. Под стенами домов начал скапливаться народ. На варваров смотрели с ненавистью, и Рус с тревогой увидел, что прежний страх исчез, у многих на поясах теперь висят мечи, длинные ножи, а сами взглядов не отводят, глядят в упор с вызовом.

Над крышами домов пролетел крупный ворон. Зловеще прокаркал, скрылся, звучно шлепая по воздуху непомерно длинными крыльями. Рус нахмурился, непонятная примета, но заговорил громко и отчетливо:

– Мы, русы, за добро платим добром. Я, князь своего племени, многим обязан тебе.

– Это за Исфирь? – ответил Соломон вяло. – Забудь. Она хорошая девушка, и я помог как умел.

Рус покачал головой. Глаза стали острыми.

– Ты рисковал жизнью. Если бы она умерла, я бы убил тебя.

– Забудь, – отмахнулся Соломон. Запоздалая дрожь пробежала по ногам. Он прислонился к косяку двери, холодок страха стиснул грудь, медленно ушел во внутренности. – Это все в прошлом.

– Нет! – Голос Руса стал звонче, его услышали и на другом конце площади. – Ты спас мою жену, спас и моего ребенка в ее чреве. И я не знаю, чем тебя отблагодарить, ведь ты отказывался от любой награды. И потому я заявляю, что вам не надо уходить с этих земель! Уходим мы.

Внезапная тишина упала как топор на голову жертвы. Рус видел, как все застыли, глаза вытаращены, рты распахнуты. Потом стали осторожно поворачивать головы друг к другу. На лицах были страх и недоверие. Не ослышались? В самом ли деле это сказал страшный Гог или же им чудится то, о чем даже помечтать не решаются?

Соломон пошатнулся, будто его толкнули в грудь. Двое тихих помощников подхватили, он тяжело опустился прямо на ступеньку. Дышал тяжело, обе ладони ощупывали грудь. Лицо стало свекольно-багровым, на широком лбу выступили крупные градины пота.

– Прости… повтори, что ты сказал?

– Мы уходим, – повторил Рус твердо. – Вы дадите нам новые телеги, дадите свежих волов и коней… Своих мы оставим вам. Еще – снабдите едой, сушеным мясом. И поскорее, потому что снег застанет нас в пути.

Соломон хватал ртом воздух. В толпе началось радостное шевеление. По лицам иудеев Рус видел, что те готовы отдать не только всех коней, скот и повозки, но и все драгоценности, вплоть до одежды с себя, остаться голыми, только бы страшные гоги и магоги убрались поскорее.

И только Соломон спросил, опомнившись, когда скифы уже начали поворачивать коней обратно:

– Но как же вы… Зима застанет в пути!

Вместо Руса гулко, как из глубокого дупла, пробасил Бугай:

– Не все же племя сгинет? Мы – народ северный, стойкий. К тому же здесь малость отдохнули. Я думаю, на новом месте успеем вырыть землянки.

А Рус сглотнул, словно в горле стоял ком, побледнел, поднял руку. Пальцы вздрагивали, в каждом билось по сердцу.

– Но при условии, что возьмете к себе Ис… Исфирь. И… окажете ей достойный прием. Все-таки это благодаря ей так получилось.

Соломон ахнул:

– Что? Ты отказываешься от своей жены?

– Она нарушила наши обычаи.

– Но все же…

Рус смолчал, и Соломон увидел по лицу князя, что тот не решается вымолвить больше ни слова. Никто не должен знать, что князь может дрогнуть даже в голосе. Бугай сочувствующе сопел, теперь Моряна сказала негромко: