Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр

— Вы правы, — сказал он, — если ваши слова — правда, то это в самом деле очень важная новость.

И Бонапарт быстро перекрестился большим пальцем — тем движением, о котором мы уже не раз упоминали.

Реаль рассказал ему все по порядку.

— И вы говорите, — уточнил Бонапарт, — он сделал письменное заявление? Оно у вас с собой?

— Да, — Реаль протянул ему бумагу.

Бонапарт так торопился, что почти вырвал ее из рук министра.

В самом деле, новость о том, что Моро принимает участие в заговоре, была ошеломляющей. Моро и Пишегрю были единственные, кого можно было противопоставить Бонапарту как полководцу. Пишегрю, справедливо или огульно обвиненный в предательстве, 18 фрюктидора сосланный в Синнамари, несмотря на его чудесное спасение, в котором чувствовался промысел Божий, сам по себе был не слишком опасен Бонапарту.

Напротив, Моро, еще не остывший после битвы при Гогенлиндене и недовольный тем, как его отблагодарили за победу, жил в Париже как частное лицо и был популярен. После 18 фрюктидора и 13 вандемьера Бонапарт выслал или удалил от дел только якобинцев, то есть экстремистское крыло республиканцев. Все умеренные, видевшие, как первый консул постепенно захватывает власть в стране и движется к восстановлению монархии, если не реально, то в мыслях собирались вокруг Моро. При поддержке трех-четырех генералов, верных принципам восемьдесят девятого и даже девяносто третьего года, и заговорщиков, которые открыто, как Ожеро и Бернадотт, или тайно, как Мале, Уде и Филадельфы, действовали в армии, Моро являлся серьезным и опасным противником. И этот республиканец без страха и упрека, этот Фабий^[110], как его называли, этот сторонник выжидательной политики, который утверждал, что надо дать людям и событиям время, чтобы они сами поспели, этот самый Моро очертя голову бросается в роялистский заговор с приспешником Конде Пишегрю, с одной стороны, и шуаном Жоржем, с другой.

Бонапарт улыбнулся, посмотрел на небо и, вздохнув, промолвил:

— Воистину я родился под счастливой звездой!

Затем он вновь обратился к Реалю:

— Это письмо написано им собственноручно?

— Да, генерал.

— И он сам его подписал?

— Так точно.

— Посмотрим.

И он впился глазами в текст:

«Человек, вернувшийся из могилы и еще чувствующий ее холод и мрак, требует отомстить тем, кто предательски сбросил его и его партию в пропасть. Посланный во Францию, чтобы поддержать дело Бурбонов, он оказался перед выбором: или бороться за Моро, или отказаться от единственной цели своей миссии…»

— Что это значит — бороться за Моро? — удивился Бонапарт.

— Читайте дальше, — не стал ничего объяснять Реаль.

«Принц из дома Бурбонов должен был приехать из Англии, чтобы возглавить партию роялистов. Моро обещал присоединиться к борьбе за дело Бурбонов. Роялисты двинулись во Францию, но Моро отрекся от своих слов. Он предложил им бороться за него и провозгласить его диктатором. Таковы факты, вы сами можете дать им оценку.

Моро направил одного из генералов, служивших под его командованием, а именно Лажоле, в Лондон. Пишегрю был посредником между ним и принцем. Лажоле от имени и по поручению Моро согласился с основными пунктами предложенного плана. Принц собирается выехать, но во время парижских встреч Моро, Пишегрю и Жоржа Моро объявляет о своих намерениях и о том, что готов действовать только ради диктатора, а не ради короля. И тогда в партии роялистов начался раскол, который фактически ее погубил.

Я видел Лажоле в Париже 25 января на бульваре Мадлены. Он забрал Жоржа и Пишегрю из экипажа, в котором мы находились, чтобы отвести их к Моро, ожидавшему их на Елисейских Полях. Во время переговоров Моро заявил, что восстановить престол невозможно, и предложил себя главой правительства с титулом диктатора. Роялистам он отводил роль своих соратников или солдат.

Принц должен был приехать во Францию только после того, как станут известны результаты переговоров между тремя генералами, и только в том случае, если они придут к полному согласию по всем вопросам.

Жорж решительно возражал против тайного убийства или адской машины, он говорил об этом еще в Лондоне. Он не признавал ничего, кроме открытого нападения, в котором он и его офицеры рисковали бы жизнью. Целью был захват первого консула и, следовательно, власти.

Не знаю, какой вес будут иметь для вас слова человека, час назад вырванного из лап смерти, которую он сам себе уготовил, а теперь примет от оскорбленной им власти. В любом случае я не могу сдержать крик отчаяния и не требовать возмездия тому, кто вверг меня в его пучину. Впрочем, доказательством моим словам послуэкит дальнейшее развитие событий, в которые я был вовлечен.