Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Дюма Александр

— Действительно.

— Сампьетро было более шестидесяти лет, когда он срочно вернулся из Константинополя в Экс, чтобы преподать миру важный урок того, что женщинам не следует вмешиваться в государственные дела.

Я склонился в знак согласия и повесил кинжал на место.

— А теперь, — сказал я Люсьену, который все еще одевался, — когда кинжал Сампьетро находится на своем гвозде, перейдем к следующему экспонату.

— Вы видите два портрета, которые висят рядом друг с другом?

— Да, Паоли и Наполеон.

— Так, хорошо, а рядом с портретом Паоли — шпага.

— Совершенно верно.

— Это его шпага.

— Шпага Паоли! Такая же подлинная, как кинжал Сампьетро?

— По крайней мере, как и он, она попала к моим предкам, но к женщине, а не к мужчине.

— К женщине из вашего рода?

— Да. Вы, наверное, слышали об этой женщине, которая во время войны за независимость приехала к башне Суллакаро в сопровождении молодого человека.

— Нет, расскажите мне эту историю.

— О, она короткая.

— Тем более.

— У нас уже нет времени разговаривать.

— Я слушаю.

— Ну, хорошо. Эта женщина и тот молодой человек приехали к башне Суллакаро, желая поговорить с Паоли. Но так как Паоли был занят и что-то писал, им не разрешили войти, и двое часовых их пытались остановить. Тем временем Паоли, который услышал шум, открыл дверь и спросил, что случилось.

— «Это я, — сказала женщина, — я хочу с тобой поговорить.

— И что ты мне пришла сказать?

— Я пришла тебе сказать, что у меня было два сына. Я узнала вчера, что первый был убит, защищая свою родину, и я проделала двадцать лье, чтобы привезти тебе второго».

— То, что вы рассказываете, похоже на сцену из жизни Спарты.

— Да, очень похоже.

— И какой была эта женщина?

— Она была моим предком. Паоли вытащил свою шпагу и отдал ей.

— Я вполне одобряю такую манеру просить прощение у женщины.

— Она была достойна и того, и другого, не правда ли?

— А теперь эта сабля?

— Именно она была у Бонапарта во время сражения при Пирамидах в Египте.

— И, без сомнения, она попала в вашу семью таким же образом, как кинжал и шпага?

— Точно. После сражения Бонапарт отдал приказ моему деду, офицеру гвардии, атаковать вместе с полсотней человек горстку мамелюков, которые все еще держались вокруг раненого предводителя. Мой дед повиновался: разбил мамелюков и привел их главаря Первому консулу. Но, когда он хотел вложить в ножны саблю, клинок ее оказался настолько изрублен дамасскими саблями мамелюков, что уже не входил в ножны. Мой дед далеко отшвырнул саблю и ножны, так как они стали ненужными. Это видел Бонапарт и отдал ему свою.

— Но, — сказал я. — На вашем месте я скорее предпочел бы иметь саблю моего деда, всю изрубленную, какой она была, чем саблю генерала аншефа, совершенно целую и невредимую, какой она сохранилась.

— Посмотрите напротив и вы ее там обнаружите. Первый консул ее подобрал, приказал сделать инкрустацию из бриллиантов на эфесе и переслал ее моей семье с надписью, которую вы можете прочитать на клинке.

Действительно, между двух окон, наполовину выдвинутый из ножен, куда он не мог больше войти, висел клинок, изрубленный и искривленный, с такой простой надписью:

В этот момент тот же слуга, который меня встречал и приходил объявить мне, что прибыл его молодой хозяин, вновь появился на пороге.

— Ваша Милость, — сказал он, обращаясь к Люсьену, — мадам де Франчи сообщает вам, что ужин подан.

— Очень хорошо, Гриффо, — ответил молодой человек, — скажите моей матери, что мы спускаемся.

Тут Он вышел из кабинета, одетый, как он и говорил, в костюм горца, который состоял из мягкого велюрового пиджака, коротких брюк и гетр. От его прежнего костюма остался только патронташ, который опоясывал его талию.

Он застал меня за рассматриванием двух карабинов, висящих один напротив другого, на каждом из них была дата, выгравированная на рукоятках:

— А эти карабины, — спросил я, — они тоже имеют историческую ценность?

— Да, — сказал он, — по крайней мере для нас. Один из них принадлежал моему отцу.

Он остановился.

— А другой? — спросил я.

— А другой, — сказал он, улыбаясь, — другой принадлежал моей матери. Но давайте спускаться, вы знаете, что нас уже ждут.