Обогнувшие Ливию - Маципуло Эдуард

Двое рослых жрецов подвели к алтарю чернокожего раба с глазами газели. Он был еще почти мальчик и дрожал при виде зловещих приготовлений. Он робко упирался и плакал, не смея звуком своего голоса нарушить пугающую тишину. Жрец алтаря поднял Священную Палицу для оглушения жертв.

Астарт и Эред распростерлись ниц на каменных плитах, отполированных поцелуями богомольцев.

— Свершилось! — провозгласил жрец, и раскатистое эхо заметалось под низкими сводами.

— Проклятье! — Астарт не мог освободиться от неприятного видения: глаза чернокожего раба преследовали его.

Друзья медленно подходили к дому. Настороженная тишина, неуютный ветер с моря… И вдруг сдавленный женский крик:

— Беги, Эре…

Тотчас из-за стен примыкавших к улице особняков высыпало десятка два воинов в сверкающих доспехах.

— Астарт, ты нам не нужен, — сказал старший ополченец, обнажив меч. — Мне приказано взять твоего друга-заговорщика. — Подождите!..

Воины оттолкнули Астарта и набросились с веревками на Эреда. Астарт сбил ударом кулака одного, сцепился со вторым. Эред тем временем подмял под себя несколько человек и разметал остальных, словно щенят, хотя это были, как на подбор, плечистые и упитанные молодцы, призванные охранять власть самых знатных и древних семейств Тира.

— Астарт, лови! — он бросил меч другу.

— Но я поклялся не брать его в руки! — закричал тот в отчаянии.

Эреду в жизни своей почти не приходилось иметь дело с оружием, ведь он был с рождения рабом. Поэтому один из стражников легко обезоружил его, сильно поранив ему руку. Меч со звоном упал на булыжную мостовую.

— Астарт! — Эред рухнул на колени, прижав к животу окровавленную кисть руки. Плечи его затряслись. — Астарт!..

Страшен был вид плачущего, стоявшего на коленях гиганта… Астарт хрипел с приставленным к горлу острием меча.

— А ты благоразумен, — похвалил его начальник отряда, — я думал, ты перебьешь половину моих людей. О тебе столько говорят. — Он нагнулся и поднял лежащий у самых ног Астарта тяжелый меч из филистимской стали. — Отпустите его, он не такой дурак, чтобы драться с нами.

— Но я же поклялся Мелькартом! — Астарт схватился за голову.

Истекающего кровью Эреда привязали к длинной жерди и понесли, как обычно охотники носят добычу.

— Но я же поклялся, — бормотал Астарт, валяясь на дороге.

Словно из-за глухой стены доносился плач Агари:

— О беды, беды великие обрушили на нас боги, — рыдала она, царапая в кровь щеки и грудь, — лодку разбили, Эреда забрали… о беды!

— И лодку тоже? — опомнился Астарт.

Агарь дико вскрикнула, в конце улицы показалась процессия, возглавляемая рабби Рахмоном и долговым судьей в неизменном парике…

Ларит выскользнула из-за Священного Занавеса, и музыкантши заиграли танец любви. Движения жрицы были отточены и грациозны. О, Ларит любила свои танцы. Больше жизни своей она любила музыку, песни. Отними их у нее — и не будет Ларит… Она танцевала и одновременно пела вместе со всеми, ибо нельзя было не петь эту чудесную мелодию любви, в которой все: и страсть, и волнение, и смертельная тоска, и ожидание радости. Песнь, сложенную богами, ибо только боги способны собрать воедино и торжественность египетских гимнов, и удаль вакхических песен греков, и военные напевы Ассирии, и дикие завывания кочевников пустыни. Финикия! Мир поет твои песни, учит твой алфавит, поклоняется твоей разноликой культуре. Мир восхищен красотой твоих жриц и готов перенять твои идеалы, не подозревая, что это идеалы его собственные…

Раздвинув Священный Занавес, выглянула гладкая физиономия с такими мясистыми и оттопыренными ушами, что они скорее походили на крылья летучей мыши или ломти пахучего сыра, привозимого с ионических островов. Это жрец-настоятель, вершитель судеб храма Богини Любви и Плодородия. И не только храма… Он недоволен. Ларит, повергнув всех в экстаз, забывает о главном: жертве перед алтарем на бараньих шкурах. Ведь пришедшие в храм Астарты платят совсем не за песни.

Ларит танцует! Ее бедра, руки, грудь, пышная копна волос — все в движении, вся она в танце, вся отдалась мелодии и ритму. Музыкантши в исступлении истязают свои инструменты. Грубые мужчины, матросы и купцы, принесшие с собой запахи моря и гаваней, плачут от восхищения. На лицах их, старых и молодых, свежих и морщинистых, блаженные улыбки. Они счастливы. Они встретились с искусством. Они запомнят этот день надолго.