Двадцать лет спустя - Дюма Александр

На этот раз д’Артаньян не усомнился, что он перед жилищем Портоса.

Дорога вела прямо к красивому замку, который рядом со своим предком на горе напоминал современного щеголя рядом с закованным в железо рыцарем времен Карла VII. Д’Артаньян пустил лошадь рысью. Планше поторапливал своего скакуна, стараясь не отстать от хозяина.

Через десять минут д’Артаньян въехал в аллею, обсаженную прекрасными тополями и упиравшуюся в железную решетку с позолоченными остриями и перекладинами. Посреди этой аллеи какой-то господин весь в зеленом и раззолоченный, как решетка, сидел верхом на толстом низком жеребце. Справа и слева от него вытянулись два лакея в ливреях с позументами на всех швах; поодаль толпой стояли почтительные крестьяне.

«Уж не владетельный ли это господин дю Валлон де Брасье де Пьерфон? – сказал про себя д’Артаньян. – Бог мой, как он съежился с тех пор, как перестал называться Портосом».

– Это не может быть он, – сказал Планше, отвечая на мысль д’Артаньяна. – В господине Портосе шесть футов росту, а в этом и пяти не наберется.

– Однако этому господину очень низко кланяются.

Сказав это, д’Артаньян двинулся по направлению к жеребцу, лакеям и важному господину. Чем ближе он подъезжал, тем более ему казалось, что он узнает черты его лица.

– Господи Иисусе! – воскликнул Планше, который тоже как будто признал его. – Сударь, неужели это он?

При этом восклицании человек на коне медленно и весьма величаво обернулся, и путешественники увидели во всем блеске круглые глаза, румяную рожу и блаженную улыбку Мушкетона.

И точно, это был Мушкетон, жирный, пышущий здоровьем и довольством. Узнав д’Артаньяна, он – не то что этот лицемер Базен – поспешно слез со своего жеребца и с обнаженной головой пошел навстречу офицеру. И почтительная толпа круто повернулась к новому светилу, затмившему прежнее.

– Господин д’Артаньян! Господин д’Артаньян! – вырвалось из толстых щек Мушкетона, захлебывавшегося от радости. – Господин д’Артаньян! Ах, какая радость для моего господина и хозяина дю Валлона де Брасье де Пьерфона!

– Милейший Мушкетон! Так твой господин здесь?

– Вы в его владениях.

– Но какой же ты нарядный, жирный, цветущий! – продолжал д’Артаньян, без устали перечисляя перемены, происшедшие под влиянием благоденствия в некогда голодном парне.

– Да, да, слава богу, сударь, – ответил Мушкетон, – я чувствую себя недурно.

– Что же ты ничего не скажешь своему другу Планше?

– Планше, друг мой Планше, ты ли это? – вскричал Мушкетон, с распростертыми объятиями и со слезами на глазах бросаясь к Планше.

– Я самый, – ответил благоразумный Планше, – я хотел только проверить, не заважничал ли ты.

– Важничать перед старым другом! Нет, Планше, никогда! Ты этого и сам не думаешь, или плохо ты знаешь Мушкетона.

– Ну и хорошо! – сказал Планше, соскочив с лошади и, в свою очередь, обнимая Мушкетона. – Ты не то что эта каналья Базен, продержавший меня два часа в сарае и даже не подавший вида, что он знаком со мной.

И Планше с Мушкетоном расцеловались с чувством, весьма растрогавшим присутствующих, решивших, ввиду высокого положения Мушкетона, что Планше какой-нибудь переодетый вельможа.

– А теперь, сударь, – сказал Мушкетон, освободившись от объятий Планше, безуспешно пытавшегося сомкнуть руки на спине своего друга, – а теперь, сударь, позвольте мне вас покинуть, так как я не хочу, чтобы мой барин узнал о вашем приезде от кого-либо, кроме меня; он не простит мне, что я допустил опередить себя.

– Старый друг! – сказал д’Артаньян, избегая называть Портоса и старым и новым именем. – Так он еще не забыл меня?

– Забыть? Это ему-то? – воскликнул Мушкетон. – Да не проходило дня, чтобы мы не ожидали известия о вашем назначении маршалом либо вместо господина де Гассиона, либо вместо господина де Бассомпьера.

На губах д’Артаньяна промелькнула одна из тех редких грустных улыбок, что остались в глубине его сердца как след разочарований молодости.

– А вы, мужичье, – продолжал Мушкетон, – оставайтесь при его сиятельстве графе д’Артаньяне и постарайтесь как можно лучше служить ему, пока я съезжу доложить монсеньору о его приезде.

И, взобравшись при помощи двух сердобольных душ на своего дородного коня, в то время как более расторопный Планше вскочил без чужой помощи на своего, Мушкетон поскакал по лужайке мелким галопом, свидетельствовавшим более о прочности спины, чем о быстроте ног его скакуна.