Песнь о Трое - Маккалоу Колин

Раздалось бряцание тяжелых, уверенных шагов; я открыла глаза и круто обернулась лицом к двери на другом конце узкой комнаты. В нее входил муж, нагибаясь под низким проемом, секира на боку, лицо под бронзовым шлемом с золотым гребнем испачкано грязью. Его рот был так жесток, что сотворившие его боги отказались дать ему губы; я поняла, что безгубому мужу будут неведомы ни жалость, ни доброта. Он на мгновение уставился на меня, словно я возникла из-под земли, и шагнул в комнату, наклонив голову, словно принюхивающаяся собака. Собираясь с силами, я решила, что он не услышит от меня ни крика, ни стона, что бы он со мной ни сделал. Я не дам ему повода считать, будто у дарданок нет мужества.

Длины комнаты хватило на один его шаг, он схватил меня за одно запястье, потом за другое и поднял за руки вверх так, что пальцы моих ног едва касались пола.

— Мясник! Убийца стариков и детей! Животное! — выдохнула я, пиная его ногами.

И тут он сжал мне запястья так сильно, что хрустнули кости. Мне хотелось закричать от боли, но я не стала — не стала! В его желтых, как у льва, глазах застыл гнев — я ранила его туда, где его чувство собственного достоинства еще не покрылось коркой. Ему не нравилось, когда его называли убийцей стариков и детей.

— Прикуси язык, девчонка! На невольничьем рынке тебя научат хорошим манерам колючей плеткой.

— Уродство будет мне подарком!

— Такую, как тебя, будет жаль, — сказал он, опуская меня на пол и отпуская запястья.

Но он тут же схватил меня за волосы и потащил к двери, а я пинала и колотила его бронзовый панцирь, пока мои ноги и руки не заныли от боли.

— Позволь мне идти самой! — крикнула я. — Позволь мне идти достойно! Я не пойду к изнасилованию и рабству, съежившись и хныча, как служанка!

Он остановился, повернулся ко мне и пристально посмотрел мне в лицо, словно в замешательстве.

— В тебе ее мужество, — медленно произнес он. — Ты на нее не похожа, но ты такая же, как она… Так ты считаешь, что твоя судьба — изнасилование и рабство?

— Какая еще судьба может быть у пленной женщины?

Улыбаясь, что сделало его больше похожим на остальных мужей, ибо улыбка делает губы тоньше, он отпустил мои волосы. Я приложила руку к голове, проверяя, на месте ли они, и пошла впереди него. Его пальцы молниеносно сомкнулись на моем посиневшем запястье, не стоило и пытаться вырваться.

— Достоинство достоинством, девочка, но я не глупец. Ты не ускользнешь от меня по моей собственной неосторожности.

— Значит, твой вождь позволил Энею ускользнуть от него на холме? — усмехнулась я.

Его лицо не изменилось.

— Именно, — бесстрастно ответил он.

Я едва узнавала комнаты, по которым он меня вел, их стены были забрызганы кровью, убранство уже было свалено в кучи, чтобы погрузить на повозки с добычей. Когда мы вошли в Большой зал, он, пробираясь сквозь груду тел, разбрасывал их в стороны, сваливая одно на другое без уважения к годам, которые они провели на ногах. Я остановилась, ища в этой безымянной свалке что-нибудь, что помогло бы мне опознать отца. Мой похититель нерешительно попытался оттащить меня в сторону, но я воспротивилась:

— Здесь может быть мой отец! Позволь мне посмотреть!

— Который из них? — В его голосе слышалось безразличие.

— Если бы я знала, то не просила бы посмотреть!

Он позволил мне потащить его туда, куда мне было нужно. Я копалась в одежде и обуви. В конце концов я увидела ногу отца в украшенной фанатами сандалии — как и большинство стариков, он сохранил боевые доспехи, но не боевую обувь. Но я не могла его вытащить. Слишком много тел сверху.

— Аякс! — позвал мой похититель. — Подойди сюда и помоги госпоже!

Ослабев от пережитого ужаса, я неподвижно смотрела, как к нам приблизился другой гигант, еще огромнее того, чьей пленницей я стала.

— Ты не можешь помочь ей сам?

— И отпустить ее? Аякс, Аякс! У нее есть характер, ей нельзя доверять.

— Она тебе понравилась, маленький братец? Давно пора, чтобы тебе понравился еще кто-нибудь, кроме Патрокла.

Аякс отодвинул меня в сторону, словно я была перышком, и, не выпуская из рук секиры, принялся расшвыривать тела, пока мой отец не оказался наверху. Я увидела его пристальный мертвый взгляд, его бороду, забившуюся в глубокую рану, раскроившую его грудь на две части. Это была рана от секиры.

— Это тот самый старец, который налетел на меня, словно боевой петух, — с восхищением сказал тот, кого называли Аяксом. — Горячая голова!