Пером и шпагой - Пикуль Валентин

Весь покраснев от натужного крика, Салтыков повелел:

– Снимай резерв с Юденберга, гони их на Шпицберг, на Шпицберг… Повторяю: с Юденберга – на Шпицберг! Резерв!

Приказ был отдан вовремя, ибо пруссаки уже карабкались на Шпицберг. Гренадеры поддели на штыки русских канониров. Пушки они не могли укатить: пруссаки тут же свинцом их заклепывали.

– Ничего, ничего, – говорил аншеф. – Потом мы их снова расклепаем…

К пяти часам дня прусская кавалерия, разбегаясь за прудами, еле двигала ноги. Медные кирасы были рассечены палашами так, будто русские рубили их топорами. А сам Зейдлиц, плавая в крови от шрапнельных ран, лежал, словно верный пес, возле ног своего короля:

– Я знал, король, что мы будем перебиты.

«Ах, Зейдлиц, Зейдлиц… и ты не справился?» – Фридриху хотелось плакать. Он отъехал на коне в сторону, и русское ядро, прилетев издалека, ударило его лошадь прямо в грудь. Жаром и нехорошим духом теплой крови пахнуло в лицо. Король едва успел вырвать ногу из стремени – рухнувший конь чуть не размял его. Это была вторая лошадь, убитая под королем сегодня.

– Еще раз – на Шпицберг! – призывал Фридрих. – Мерзавцы, кому я сказал? На Шпицберг, на Шпицберг, на Шпицберг…

Капралы дубасили солдат палками:

– Вставай, скотина, король сюда смотрит… на Шпицберг…

Началась агония немецкой армии; войска короля судорожно дергало из стороны в сторону. Драгуны принца Вюртембергского («Хох, хох!») прорвались все-таки на Шпицберг. Они пробыли там минуту и сразу полетели вниз, где их быстро прикончили картечью. Король бросил в бой легкую гусарскую конницу Путкаммера – конец был тот же, а сам Путкаммер пропал в атаке безвестно. Фридрих оглянулся назад: там, за его спиной, стояли лейб-кирасиры – его личная охрана. Король не сказал им ни слова, он только вытянул руку, показывая – куда им скакать и где им умирать.

Эти лейб-кирасиры достались под саблю чугуевским казакам. Над полем Кунерсдорфа нависло – завывающее, как отпевание:

– Руби их в песи, круши в хузары!..

Казаки разбили гвардию Фридриха, командира утащили в плен за косу, а лейб-штандарт Потсдама затоптан был под копытами.

Прусская армия побежала.

Шальная пуля попала в короля. Его спас от смерти золотой футляр готовальни, с которой он никогда не расставался.

Фридрих произнес фразу:

– О боги! Неужели для меня не найдется русского ядра?

Далее никаких исторических фраз за ним не сохранилось – по той простой причине, что канцелярия его разбежалась.

* * *

И тогда поднялся с барабана Салтыков:

– Пришло время штыка! Гони их теперь… гони, гони, гони!

* * *

Иногда удиравшие пытались увлечь за собой и короля Пруссии.

– Оставьте меня, – отбивался Фридрих. – Вы, подлецы, бегите и дальше… Но если все бегут, я должен погибнуть!

Король воткнул свою шпагу в землю, скрестил на груди руки. Он застыл как изваяние, выжидая смерти. А вокруг него, словно щепки в бурное половодье, с воем и топотом неслись его войска. Фридрих почти бессмысленно взирал на свой позор. И даже не заметил, что пуля сорвала с головы его шляпу.

Разбежались все – кто куда… Короля забыли – бросили!

Позже всех удирал от Кунерсдорфа на хромающей рыси гусарский отряд ротмистра Притвица. Кони мотали гривами, острый пот их был невыносим, по пикейным штанам Притвица стекала кровь.

На полном разбеге вдруг замер отряд:

– Там на холме кто-то стоит… Неужели король?

– Я ничего не вижу в этом дыму… я ослеп!

– Да вон там… видите? Перед ним торчит шпага…

Когда гусары подскакали к Фридриху, он даже не глянул на них. Король закостенел в своем отчаянии. Притвицу возиться с ним было некогда: с пиками наперевес за ними уже гнались казаки. Ротмистр схватил короля за пояс, гусары перекинули его в седло. Настегнули под ним лошадь:

– Король, очнитесь же наконец!

Фридрих не брался за поводья, и на скаку его мотало в седле, словно тряпичную куклу: вот-вот вылетит на землю.

Притвиц, обернувшись к отряду, гаркнул:

– С нами король, ребята, а потому – на шенкелях!

Фридрих вдруг вцепился в руку ротмистра:

– Притвиц, я погиб… Я погиб, Притвиц! Навсегда!

Выстрелом из пистолета (одним, зато удачным) Притвиц убил чугуевского офицера, и гусары оторвались от казачьей погони. И все время бегства король хватал ротмистра за руки, восклицая жалобно, как ребенок:

– Притвиц, пожалей меня… Притвиц, презирай меня… Притвиц, убей же меня! Притвиц, я не хочу больше жить…