Пером и шпагой - Пикуль Валентин

* * *

И вот в последний раз вскинули гайдуки паланкин – понесли Елизавету Петровну в театр. Распухшей тушей лежала на носилках императрица, оглушенная крепкими ликерами. А рядом вприпрыжку скакал курносый и резвый мальчик в кудряшках, внучек ее Павел, сын Екатерины и племянника Петра. Все дипломаты, аккредитованные тогда в Петербурге, были чрезвычайно взволнованы «поразившей всех нежностью» императрицы к этому ребенку.

В сердце умирающей женщины уже созрело роковое решение: «Петру Третьему не бывать – бывать на престоле Павлу Первому!» Так, отбрасывая прочь законы престольные, дабы уберечь честь России, Елизавета хотела восстановить на престоле России внука, под регентством опытных царедворцев – Шуваловых… Теперь паланкин плыл по воздуху; мальчик держал в своих маленьких ручонках горячечную и влажную длань царственной бабки.

Публики в театре не было, и Елизавета велела:

– Пустите солдат. Чего же актерам пустому залу играть?

В придворный театр были запущены солдаты с улицы. Посадив на колени внука, Елизавета досмотрела до конца свой последний спектакль. Потом она встала и низко, в пояс поклонилась солдатам. Это был ее последний политический жест: «дщерь Петрова» отблагодарила поклоном солдат, принесших России славные победы.

– Прощайте, люди добрые! – сказала она, горько плача…

Заглушая вином тоску скорой смерти, говорила она близким:

– Одним мучусь! Урод мой племянник все разворует и опозорит. И будет он ненавидеть все, что я любила, и будет любить, что я ненавижу… Подпустить его к престолу нельзя!

Был день торжественный: Россия салютовала войскам Румянцева, взявшим неприступную крепость Кольберга; профессора академии слагали в честь российского Марса возвышенные оды. В этот день смерть придвинулась к Елизавете, она стала просить:

– Канцлера сюда… последнюю волю явить желаю!

Елизавета умирала в агонии, с глазами, обращенными к дверям. Ей, бедняге, казалось, что сейчас войдет канцлер империи, она передаст ему последнюю волю свою: быть на престоле Павлу!

– Канцлера зовите… чего ж не идет он ко мне?

Нет! Так и не пришел Воронцов к ней, уже другим занятый – как бы племянницу свою, Лизку Воронцову, за Петра выдать. А куда Екатерину девать? «В монастырь ее, в монастырь!»

Елизавета была еще жива, когда великий князь Петр Федорович ощутил себя Петром III, императором всероссийским. Она еще не умерла, когда он вытолкал прочь от Елизаветы верных ей сенаторов и генерал-прокурора. Она еще не умерла, когда Петр стал подписывать отставки и указы о новых назначениях.

А потом со скрипом растворились двери, вышел князь Никита Трубецкой и во всеуслышание объявил пискляво:

– Ея императорское величество, осударыня наша императрица Лисавет Петровны кроткия изволили опочить в бозе… Плачьте!

Плач придворных заглушил хохот ораниенбаумского урода.

– Ура, ура! – прыгал он, веселясь у гроба своей тетки. – Теперь, воедину с великим Фридрихом, пойдем Шлезвиг воевать для моей любезной Голштинии!

Фридрих находился в Бреславле, когда ему доложили, что прибыл посол из Петербурга («как голубь в ковчеге, принесший оливковую ветвь»). Король выслушал слова о мире с Россией совершенно спокойно; можно только догадываться, какие бури клокотали тогда в его душе… Фридрих отдал несколько официальных распоряжений, но изъяснять свое душевное состояние не стал.

Кроме Фридриха, был еще один человек в Европе, которого радовала смерть Елизаветы, – это… Людовик, когда-то бывший женихом покойной императрицы; теперь он не прощал ни ей, ни России славных побед русского оружия.

* * *

Так закончилось царствование последней из дома Романовых. На престол России воссела Голштейн-Готторпская династия, которую мы привыкли неправильно называть «династия Романовых».

И сидела эта династия еще долго на Руси – до 1917 года, когда ее свергла революция.

Мужайтесь, люди!

Кёнигсберг – столица одной из русских губерний – славен был тогда университетом и нежным мылом янтарного цвета. Знаменитый тишиной провинции и ремеслами, этот город имел странную судьбу и при фашизме на весь мир прогремел своими «изящными» искусствами. Именно здесь, в Кенигсберге, появились такие непревзойденные «шедевры», как бюст Адольфа Гитлера, вытопленный из чистого свиного сала, и голова Геринга – ну как живая! – слепленная опытным мастером из почечного жира баранов. Хотя это искусство и вполне съедобно, но Человечество переварить его не смогло. За это я уважаю Человечество, к которому имею честь принадлежать…