Пером и шпагой - Пикуль Валентин

– Педант идет спасать то, чего уже не существует, – сказал король. – Мне любопытно знать, как он станет побеждать меня своей медлительностью…

Даун, напоровшись на пруссаков, побежал обратно.

– Видите? – сказал король. – Бегство – это тоже способ достичь победы… Даун этот способ усовершенствовал!

Его поздравляли с победой, Фридрих скупо отвечал генералам:

– Лигниц был для меня улыбкой забытого счастья. Но вот вам блестящий результат! Вместо соединения русской армии с австрийской получилось совсем обратное: я соединил свои войска с армией брата моего, принца Генриха… А где же русские?

Русских нигде не было: войска России скрытно отошли.

– Посылайте разведку, – велел король, сильно озабоченный. – Что они там еще задумали, эти русские?

На постоялом дворе король долго, скрестив руки на груди, четкими шагами мерил комнату для проезжих. Резко остановился.

– Вот разница между Дауном и Салтыковым, – сказал задумчиво. – Даун – это баран, который слепо упирается лбом в инструкцию, присланную ему из Вены. Это не полководец, а буквоед и догматик неисправимый… Он неинтересен для меня как противник, он просто мне надоел! Салтыков же – артист, человек творческий, это Метастазио, это Лекен, это… дьявол. Он смело меняет свои планы, и каждое его новое решение мне неизвестно.

Разведка донесла, что – по слухам – Салтыков сильно болен.

– Жаль! – искренне огорчился король. – Просто жаль, что мы с ним противники. Будь другие времена, я послал бы ему письмо с пожеланиями скорее выздороветь… А теперь я должен только радоваться его болезни…

Король не знал, что накануне Салтыков собрал совет, и косица на затылке фельдмаршала тряслась от приступов гнева.

– Я болен и в гипохондрии жестокой плачу почасту. Вот уже немало дней прошло, как связи с австрияками не имею. А из Питера меня рвут, чтобы совместно побеждал. Совместно… с кем? Призрак мощи австрийской неуловим, а тень Дауна – не помощник в борьбе. Год потрачен бесплодно в ненужных маршах, чтобы поймать за хвост хоть кого-нибудь – союзников или противника!

Жезл фельдмаршала, сверкнув камнями, ударился в стол.

– Хватит! – сказал он. – Ныне стану просить об отозвании своем из армии. Может, я и вправду недалек… другой бы дальше моего ушел! В командующих же хочу видеть после себя Петра Александровича Румянцева: молод, храбр, настырен, деловит, не пресмыкающ, не зазнаист, неподкупен и – патриот дивный! Прощайте, люди русские, не поминайте меня лихом!

* * *

Петербург, его двор и окружение императрицы снова стали ломать голову – кому быть главнокомандующим? Фермор уже изгадил свою репутацию – ему нельзя доверять армии. Румянцев же – молод, сочли неудобным ставить под его команду таких стариков, как Фермор. Правда, зимой был выкуплен из прусского плена генерал Захар Чернышев, но Конференция побаивалась его строптивости. Напрасно Салтыков из армии требовал Румянцева, только Румянцева… Нет, Шуваловы ходу ему не давали. В главнокомандующие русской армии был назначен Александр Борисович Бутурлин.

Только придворные соображения выдвинули Бутурлина. Смолоду он был красив, как Аполлон, и юная Елизавета любила его без памяти. Пусть больная императрица потешится, видя своего облысевшего, спившегося любовника в чинах высоких. Бутурлин никакими талантами не обладал, его образование оставалось на уровне знаний царского денщика. Он даже не умел читать карту. Палец Бутурлина смело залезал в морские просторы.

– Армию двигать сюды, – говорил он, на что ему отвечали:

– Сюды нельзя, Александра Борисыч… потопнешь!

Пил Бутурлин, словно лошадь, – ведрами. И любил раздавать чины собутыльникам. Чем больше пили, тем старше становились в званиях. Под утро, очухавшись, Бутурлин спрашивал:

– Петь, а Петь… ты кто теперича?

– Кажись, капитаном сделали.

– Ой ли? А ты, Сень?

– Я уже в полковниках хожу…

В ответ слышалось тяжкое стариковское покашливание:

– Вы бы того… поснижались! Эдак и меня скоро нагоните.

Пока ж Салтыков болел, а Бутурлин собирался отъезжать к армии, Фермор должен был исполнить одно решение Конференции, которое определяло судьбу войны и окончательно закрепляло шествие России по Европе.

– Велено нам Берлин идти брать! – сказал Фермор. – И то исполнят пусть корпусами своими Чернышев с Тотлебеном…

Из песни слова не выкинешь, как не выкинуть и Тотлебена из русской истории. Мы опять сталкиваемся с парадоксом: доверенное лицо Фридриха, его же платный шпион, должен силой брать у короля его столицу. Но говорить о Тотлебене нельзя без того, чтобы сначала не пропеть возвышенного гимна сундукам. Боюсь, у меня не хватит умения сложить торжественную сагу в честь вещевой тары…