Плач к небесам - Райс Энн

Внизу в огромных залах осталось лишь несколько гостей, и повсюду двигались слуги, собирая салфетки и бокалы на серебряные подносы. В воздухе пахло табаком, а одинокий человек за клавесином, любитель, играл какую-то душевную мелодию.

Трое оставшихся скрипачей болтали друг с другом. Увидев среди них Франческо, Тонио бросился к нему вниз по лестнице.

– Ты видел Гвидо? – спросил он. – Он уехал домой?

Франческо, вынужденный играть почти всю ночь, заметно устал и в первый момент, кажется, не понял, о чем его спрашивают.

– Он, наверное, сердится на меня, Франческо. Я заснул. Думаю, он искал меня, – объяснил Тонио.

И тут Франческо улыбнулся.

– Он не будет сердиться на тебя, – сказал он странным доверительным шепотом.

Потом осторожно положил скрипку в футляр и, захлопнув крышку, встал. Но, увидев, что Тонио глядит на него с полным недоумением, снова улыбнулся и многозначительно посмотрел на лестницу, ведущую на верхний этаж.

Тонио подался вперед, словно пытаясь услышать невысказанное. Франческо снова показал глазами наверх.

– Он с графиней, – шепнул он в конце концов. – Так что жди.

Какое-то время Тонио просто смотрел на Франческо. Он смотрел, как тот собирает ноты, как прощается с остальными. Как уходит.

Оставшись один на пороге огромного пустого зала, он словно заново пережил их короткий разговор и под его впечатлением медленно приблизился к лестнице.

И сказал себе: «Это неправда. Ерунда какая. Наверное, я не так понял».

Конечно, Франческо не мог знать, что они с Гвидо – любовники. Никто этого не знал.

Но, оказавшись в начале темного коридора на верхнем этаже, Тонио почувствовал, как его трясет.

Он прислонился к стене. Голова снова кружилась, и неожиданно ему захотелось оказаться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. Но все равно он стоял неподвижно.

Ждать ему пришлось недолго.

В другом конце коридора отворилась дверь, и в потоке света, хлынувшем на ковер с цветочным узором, показались графиня и Гвидо. Пухленькая, маленькая графиня по-прежнему была в изысканном бальном платье, но теперь темные волосы свободно ниспадали ей на плечи. Гвидо, нежно обернувшись к ней, наклонился, поцеловал ее и раскланялся.

Их силуэты нечетко просматривались в полутьме. Графиня ушла, и вместе с ней пропал свет. А Гвидо двинулся к лестничной площадке.

Тонио безмолвно смотрел на приближающийся неясный силуэт.

Но когда он увидел выражение лица учителя и их глаза встретились, у него не осталось больше ни малейшего сомнения.

12

Он плакал. Плакал навзрыд, как ребенок, не в силах смириться с тем, что происходило. Гвидо обманул его. Гвидо намеренно причинил ему боль. И если вначале он высказал учителю много гневных слов, это была лишь паническая, отчаянная попытка утаить боль этого ужасного момента.

А теперь Гвидо говорил с ним обычным холодным, ровным голосом, не объясняя ничего! А чего он, собственно, ожидал? Извинений или даже лжи? Но учитель сказал, что предупреждал его. Что он будет встречаться с женщинами, где и когда представится возможность. И что это не имеет никакого отношения к любви, которая их связывает.

– О-о-о, но ты выставил меня идиотом! – прошептал Тонио. Мысли у него путались, и он не мог проследить за последовательностью обвинений.

– Как это выставил тебя идиотом? Ты думаешь, я не люблю тебя? Тонио, ты – моя жизнь!

Но Гвидо не просил прощения, не раскаивался. Не обещал покончить с этим. Лишь повторял своим низким голосом одни и те же слова.

– Это случилось только сегодня ночью или это уже было не раз? О, это уже было не раз.

Гвидо не отвечал. Стоял молча, сложив на груди руки и глядя на Тонио с таким видом, словно намеренно отгораживался от него и не понимал, какую боль ему причинил.

– Но тогда как давно это продолжается? Когда это началось? – кричал Тонио. – Когда меня стало для тебя недостаточно?

– Недостаточно? Ты для меня – весь мир, – мягко сказал Гвидо.

– Но ведь ты не бросишь ее… Гвидо промолчал.

Дальше говорить было бесполезно. Тонио знал, что ответы будут те же самые; он оцепенел, понимая, что под ним снова может разверзнуться та бездна, снова может нахлынуть отчаяние, унося его к прежним мукам. Боль казалась непереносимой. Она отдавалась в каждой клеточке его существа. Маленький мир, созданный им для себя, зашатался и грозил вот-вот рухнуть. И не важно, что когда-то он узнал и большую боль. Та боль казалась теперь нереальной, а подлинной была эта, нынешняя.