Плач к небесам - Райс Энн

Легкий туман не скрывал город, но придавал ему особенную красоту. Темные черепичные крыши поблескивали от влаги, а огни площади вдалеке отражались в небе розовым ровным светом.

Прежние мысли овладели Тонио. Кто будет его женой? Имена и лица двоюродных сестер в монастырских школах ничего для него не значили. Но он представлял себе будущую подругу жизнерадостной и милой, воображал, как она откидывает с лица вуаль и смеется застенчиво и страстно. Она никогда не будет печальной и грустной. Вдвоем они примутся устраивать грандиозные балы, будут танцевать всю ночь, у них вырастут сильные сыновья, а летом они будут ездить с другими знатными семействами в свою виллу на Бренте. Даже ее старые тетушки и незамужние кузины смогут жить в этом доме, как и ее дядья, ее братья, – место найдется для всех. Он прикажет сменить все обои, всю драпировку. Заскрипят ножи, счищая плесень с настенных росписей. Здесь не останется ни одного пустого или холодного помещения, у его сыновей будут друзья, и десятки этих друзей будут все время приходить в гости со своими воспитателями и няньками. Он так и представлял себе этих детишек, вставших парами и приготовившихся танцевать менуэт, в чудесных шелковых костюмчиках и платьицах самых разных пастельных тонов, представлял себе, как дом звенит от музыки! Он никогда не будет оставлять их одних, своих детей. Не важно, насколько он будет занят неотложными государственными делами, он никогда, никогда не оставит их одних в таком пустом огромном доме, он никогда…

И эти мысли все еще переполняли его, когда он спустился по каменным ступенькам и вошел в холодные покои матери.

Здесь он зажег спичку, чиркнув ею о свой башмак, и поднес ее к тонкой свече.

Мать спала так глубоко, что ничто не могло ее потревожить. Когда он приблизился, то уловил несвежее дыхание, однако лицо ее было удивительно гладким и оттого совершенно невинным. Впервые он столь долго без отрыва наблюдал за ней. Смотрел на ее маленький подбородок, на бледную яремную впадину.

Загасив свечу, он забрался в постель и лег рядом. Ее тело было таким теплым под покрывалами. Она пододвинулась к нему и обвила своей рукой его руку, словно хотела прижаться к ней.

Лежа с нею, он придумывал для нее сны.

Он воображал множество модно одетых дам, а рядом с ними – кавалеров. Но это ему не понравилось. Со смутным ужасом он представлял себе всю ее жизнь: она как будто медленно проходила перед ним. Он увидел ее безнадежное одиночество, ее постепенное угасание.

Прошло много времени, прежде чем она тихонько застонала во сне. Потом еще раз, громче.

– Мама, – прошептал он. – Я здесь. Я с тобой.

Она попыталась сесть. Волосы упали ей на лицо, как нелепо накинутая вуаль.

– Мой милый, мое сокровище, – сказала она. – Дай мне стакан.

Он откупорил бутылку. И смотрел, как она выпила и откинулась на спину. Убрав волосы с ее лба, он еще долго лежал, опершись на локоть, и просто смотрел на нее.

На следующее утро он почти не поверил, когда Анджело сообщил ему, что отныне они ежедневно по часу будут гулять на площади.

– Но конечно, не во время карнавала! – добавил учитель сердито. А потом сказал не слишком уверенно и чуть воинственно, словно не одобрял этого: – Ваш отец говорит, что вы уже достаточно взрослый для этого.

7

После кратких мгновений, проведенных с молодым маэстро, Гвидо стало казаться, что либо он отмечен каким-то знаком, дающим дар всевидения, либо с его глаз была удалена болезненная пелена: весь мир оказался исполнен соблазна. Теперь каждую ночь он лежал в постели и не мог заснуть: отовсюду из темноты доносились звуки любовных соитий. А в оперном театре женщины откровенно улыбались ему.

Наконец однажды вечером, когда другие кастраты готовились ко сну, он отправился в дальний конец коридора на верхнем этаже. Ночь укрыла его от посторонних глаз, когда, полностью одетый, он сел на подоконник, вытянув одну ногу. Прошел, кажется, целый час, потом начали появляться чьи-то неразличимые в темноте тени, захлопали двери, и наконец в лунном свете показалась фигура Джино, поманившего его согнутым пальцем.

В уютном и чистом чуланчике для хранения белья Джино подарил ему самое долгое, самое восхитительное объятие. Всю ночь они лежали на постели из сложенных простыней, и наслаждение накатывало головокружительными волнами, то утихая, то снова и снова возрождаясь, чтобы длиться вечно. Кожа Джино была бархатистой и душистой, его рот – сильным, а пальцы – бесстрашными. Он нежно играл с ушами Гвидо, легонько теребил соски, целовал волосы между ног и с огромным терпением подводил его к высшим моментам страсти.