33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Анташкевич Евгений Михайлович

Сегодня было 13-е.

«Как кстати, – подумал он про записку Суламанидзе. – Расспрошу его про мушкетёров и покажу письма!» Про телеграмму Элеоноры подумал так: «Ну что ж, пятнадцатого так пятнадцатого! Вечером так вечером!» Михаил Капитонович был обижен: после её неожиданного отъезда в ноябре прошлого года от неё не пришло ни одной весточки. Только раз при случайной встрече с Всеволодом Никаноровичем Ива́новым тот шепнул, что Элеонора в Кантоне у Чан Кайши. Оказывается, он про неё знал всё.

Давид уже ждал, он стоял и смотрел поверх строительного забора. Церковь Святой Софии была заложена в позапрошлом году. Сейчас стройка замерла. Он увидел приближавшегося Сорокина, цокнул языком и показал руками:

– Красивый храм будет! Ну что, дорогой, сколько врэмени прошло? Когда мы с тобой последний раз виделись?

Михаил Капитонович пожал ему руку и вспомнил:

– Третьего сентября прошлого года, когда провожали Вяземского!

– Так давно! Аж в прошлом году! Какие новости?

– Особых нет вроде бы!

– Как нет? – Давид, как всегда, был оживлённый, шумный, жестикулировал, но Сорокин разглядел в его глазах заботу. – А как же твоя англичанка? Скоро она приедет? Когда я её увижу, наконец? Когда познакомишь?

Михаил Капитонович был не рад этому вопросу, но соврать или ответить уклончиво он не мог.

– Завтра! Пятнадцатого февраля!

– Ты сматри, как угадала, как раз на Срэтенье! Во сколко? Какой поезд?

Это было именно то, из-за чего Михаилу Капитоновичу не хотелось отвечать.

– Я не знаю. Я не знаю, какой поезд… – И тут он не сдержался. – И даже откуда – толком не знаю!

Суламанидзе стоял удивленный, но промолчал, они одновременно повернулись и пошли в «Тавриду». Они уже долго не виделись, однако пересылались записками, поэтому Сорокин знал, что Давид основательно развил своё дело, что он уже сам не коптит окорока и колбасы, а нанял двух китайских рабочих, что его копчёности продаются в магазинах, а в «Тавриде» он всем другим поставщикам «перебил масть» и стал главным. Сейчас дело шло о том, что если он с хозяином ресторана поделит паи, то есть он добавит денег, то может стать совладельцем. Суламанидзе был отлично одет: в крытую шубу с бобром, бобровую шапку, лакированные перчатки на заячьем меху и ботинки на цигейке. Он купил пенсне в золотой оправе, но не пользовался им, потому что зрение у него нисколько не испортилось.

– Она что у тебя, шпионка?

Сорокин косо глянул на него.

– Извини, я так просто спрашиваю! – И Суламанидзе стал жестикулировать. – Она вдруг приехала, вдруг уехала, просто странно, не по-нашему, не по-русски! Я уже только поэтому хочу пасматрэть на неё!

Сорокин сам хотел посмотреть на неё.

Сразу после её отъезда в его жизни произошло такое, что он сказал себе: «Бог дал жизнь, и надо жить! Надо просто выживать или не жить совсем!» Об этом они говорили с Миронычем, когда их выпустили из тюрьмы, а перед тем на глазах убили их самого способного товарища. Сорокин решил об этом не думать, а плыть по течению, покуда куда-нибудь не прибьёт. После неожиданного ареста и такого же неожиданного освобождения Мироныч день молчал, потом полдня говорил, потом на неделю запил. Всё, о чём он говорил, сводилось к тому, что надо или «тикать отседа», или «не показывать носа». Он отказался слышать про Ремизова, а соответственно и про Изабеллу, он сказал, что «отныне будет топать только от сих до сих», а Номура действительно оказался главным японским жандармом в Харбине на нелегальном положении, однако, как понял Сорокин, все китайцы об этом знали.

Однажды, это было на следующий день после ареста, он увидел Ремизова. Николай Павлович стоял недалеко от его дома, как будто бы он поджидал Сорокина. Стоял так, чтобы было видно любое движение: и на тот случай, если Сорокин пойдёт по Маньчжурскому проспекту, и если по Железнодорожному. Сорокин уже осознал всю степень вероятности, что за ним самим следят, поэтому сделал вид, что не заметил Ремизова, и ушёл. И жизнь пошла ровно. Однако он уже осознавал, что ему сильно не хватает письма от Вяземского с вызовом. Если он получит вызов, то для него нерешённым останется только один вопрос: он увидит или не увидит Элеонору. А третьего дня от Штина поступил пухлый пакет, его передал сослуживец, приехавший в Харбин по интендантским делам.

– Давай, давай, нэ тяни! – торопил Суламанидзе, когда они заказали ужин. Он выхватил пакет из рук Сорокина.