На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Пикуль Валентин

Мелхисидек был мужик с башкой, сам из мужиков вышел, сам крепко попивал смолоду, – он душу пьяницы на ладони держал. Знал он, что надобно просить за хлеб с Мышецкого, – пьяные люди, как дети малые, – себя не помнят. Зарок не пить лишь обостряет тягу к вину. Да и зарок-то ведь не на всю жизнь берется: иной и до города не сбережется – согрешит. Глядь, жена поедом жрет:

– Опять бельма налил! Пошто мне мука дана? Эвона Пантелей-то Киковский – дал зарок, как обрезал… А ты? У-у-у…

Только на третий день Огурцова допустили до зарока. Впускали в молитвенную партиями – по двадцать человек сразу, чтобы не чикаться с каждым. Читали отходную молитву. Иные плакали; им страшно было.

– …и разрешаются! – закончил монах, стоя на крылечке. «Разрешенных» построили в очередь:

– Тебя как?

– Петров буду. Иван, значит.

– Впервой?

– Чево?

– Впервой подвижничаешь?

– До этого пили-с…

– Гони рубль!

– Пожалте.

– Так. Дуй за бланкой!

Каждому выдали по бланку, в котором все было перечислено по порядку: кто такой и прочее. Монастырь выпускал их из своих стен – они спешили по дороге, рассуждая:

– Теперича – домой!

– Баба ждет. Извелась, чай?

– Ей-то што, бабе? Нам-то вот…

– Тяжело, брат. Сосет, проклятая!

– И чего это в ней есть – в водке-то?

– Не говори, милок!..

– Ой, выпить бы!

Сидельцы винных лавок встречали их еще издали:

– Ну, как? Разговляться не желательно?

Иные тут же и разговлялись. Иные терпели.

Огурцов мужественно дошел до города.

В присутствии его встретил Осип Донатович Паскаль.

– А-а, сударь, – сказал он, – это вы на меня доносили?

И он больно ущипнул старика. Подскочили другие:

– Шпыняйте его, господа, шпыняйте!..

Ничего не понимая, Огурцов вышел на улицу. Добрел до первого трактира, придвинулся к стойке.

– Федька, – сказал он, – плесни…

И запил горькую.

9

Накануне этого дня Сергей Яковлевич Мышецкий сидел в своем кабинете, дверь растворилась, и на пороге появился лощеный франт Пшездзецкий, когда-то встречавший его на въезде в Уренскую губернию.

«Секретарь сенатора Мясоедова, он, кажется, сделал неплохую карьеру?..»

– Витольд Брониславович? – сказал Мышецкий, напрягая память, и поднялся навстречу новой бюрократической звезде.

Пшездзецкий небрежно уронил на стол свой ярко-зеленый портфель, на котором блестела платиновая дощечка с надписью: «От благодарных сослуживцев».

– Что вы тут натворили, князь? – спросил чиновник.

– Это ревизия?

– Пока еще нет. Только предварительная комиссия…

Со стороны депо простучало двумя выстрелами подряд.

– Стреляют? – поежился Пшездзецкий.

– Иногда, – мягко улыбнулся Сергей Яковлевич.

Витольд Брониславович был строго официален. Покопался в своем портфеле, сказал:

– Знаете, сколько накопилось на вас доносов в министерстве со дня вступления вами в должность?

– Догадываюсь, что немало.

– Сорок восемь…

– О-о, – сказал Мышецкий и потер заболевший висок.

– Что с вами?

– Болит. Вот здесь.

– Ваше положение серьезно, – продолжал Пшездзецкий.

– Я хотел лучше. Только лучше…

– Князь! – пресек его чиновник. – От вас никто не требовал делать лучше. Вам было предоставлено лишь право строго следовать букве законности и порядка! Полюбуйтесь…

Пшездзецкий предъявил ему состав обвинений. Как и следовало ожидать, ничего не забыли, от изгнания Паскаля со службы до последней забастовки – все было учтено и взвешено.

– Я даже не буду читать, – отмахнулся князь. – Здесь восемнадцать пунктов, и мне в любом случае не оправдаться.

– Что это у вас за коммуны в степи? – вдруг спросил Пшездзецкий. – Ваши неуместные поселения особенно взволновали министерство!

– Было бы глупо, – ответил Сергей Яковлевич, – подозревать меня, будто я исходил из каких-то социальных учений. Просто я учитывал местные условия.

– Почему у вас такие ненормальные отношения с предводителем дворянства Атрыганьевым? Борис Николаевич – человек вполне умеренных взглядов, служил в лейб-гвардии…

Сергей Яковлевич, ничего не ответив, отошел к окну, за которым пролетел однажды мужик, словно приколоченный к распятью.

– Я не виноват, – сказал он тихо. – Если кто и виновен, так это бывший губернатор Влахопулов и губернский жандарм Сущев-Ракуса… Оба они, к сожалению, покойники!

Стало на миг тошно от собственной низости, и он махнул рукою, словно открещиваясь ото всего на свете: