Столпы Земли - Фоллетт Кен

Больше всего Филип боялся за настроение людей. Хотя большинство жителей построили себе новые дома, понемногу занялись каждый своим делом, чувство неуверенности продолжало владеть ими. Ведь все, что они задумали и осуществили, могло быть в один день уничтожено Уильямом, если бы тому вдруг вздумалось опять напасть на город. И это постоянное, подспудное ожидание угрозы отбивало у горожан всякую охоту затевать что-то новое.

Филип должен был вселить в людей веру, он понимал это. Необходим был решительный поступок, отчаянный шаг, чтобы показать всему свету, и жителям городка в особенности, что Кингсбридж не сдался. Много часов провел Филип, молясь и размышляя о том, что следует предпринять.

Должно было свершиться чудо. Если бы благодаря мощам святого Адольфа произошло, скажем, исцеление от чумы, а в соленом колодце вода стала бы сладкой, в Кингсбридж устремились бы толпы паломников. Но святой давно уже не творил чудес. Филип часто спрашивал себя: неужели его строгость и практичность в управлении монастырем вызвали такое недовольство святого; ведь там, где правление было менее разумным, где вся жизнь была подчинена только религиозному рвению, доведенному до истерии, чудеса, казалось, происходили гораздо чаще. Но воспитание было более земным. Отец Питер, аббат монастыря, куда впервые попал Филип, часто повторял: «О чудесах молись, а капусту сажай».

Символом могущества Кингсбриджа всегда был собор. О, если бы чудо помогло построить его! Однажды он всю ночь молился об этом, но утром обнаружил, что алтарь так и стоит с недостроенной крышей, открытый всем непогодам.

Нового мастера ему пока найти не удалось: все просили за эту работу очень дорого; только сейчас Филип понял, как дешево ему обходился Том. Тем не менее Альфред, казалось, без особых хлопот управлял теми рабочими, кто еще оставался на строительстве. Он совсем замкнулся в себе, с тех пор как женился, стал мрачным, угрюмым; так человек, разбивший всех своих врагов, чтобы стать королем, вдруг обнаруживает, что править королевством — это скучная и надоедливая обуза. Но его по-прежнему уважали и слушались.

И все же он не мог заменить Тома. Филипу недоставало его как друга, а не только как мастера. Том всегда стремился понять и объяснить, почему церкви надо строить именно так, а не иначе, и Филип с удовольствием спорил с ним о том, почему одни здания стоят долго, а другие рушатся. Том был не особенно набожным человеком, но он частенько задавал Филипу вопросы о вероучении, и было, что он стремится постичь все тонкости в этой области, как постиг он их в своем деле. Том обладал проницательным умом, и Филип мог вести с ним беседы на равных. В жизни Филипа мало было таких людей. Разве что Джек, несмотря на свою молодость, и Алина. Но теперь она вышла замуж, и, похоже, неудачно. Белобрысый Катберт совсем состарился, а Милиус стал слишком редко появляться в монастыре, подолгу пропадая на пастбищах и подсчитывая количество овец и тюки с шерстью. Придет время, и ухоженный и бурлящий жизнью монастырь в процветающем городе со своим собором будет манить к себе ученых-философов, как армия-победительница влечет в свои ряды солдат. Филип очень надеялся, что такие времена наступят. Но это случится не раньше, чем ему удастся вдохнуть надежду в жителей Кингсбриджа.

— Зима в этом году была теплая, — как-то сказал Альфред. — Так что можем начать работу раньше обычного.

Филип задумался: крышу закончат к лету, тогда можно будет пользоваться алтарем, и Кингсбридж перестанет быть кафедральным городом без собора. Ведь алтарь — это сердце любого собора: главный престол и святые реликвии всегда хранились в восточной его части — пресвитерии, и все богослужения проводились на клиросе, где выстраивались монахи. Как только освящался алтарь, строительная площадка уже называлась собором, даже если он еще не был достроен.

Жаль, что до этого еще так далеко, — Альфред сначала обещал завершить строительство свода к концу сезона, значит, размышлял Филип, если погода не подведет, это будет в ноябре. Но если он сможет начать раньше, стало быть, не исключено, и закончит раньше. Все, конечно, очень удивятся, если церковь откроют этим летом. Именно об этом мечтал Филип: удивить всех, подать знак, что Кингсбридж не удалось надолго поставить на колени.

— Ну что, закончишь к Троице? — с нетерпением спросил Филип.

Альфред поцокал языком, в сомнении качая головой.

— Свод — дело тонкое. Тут спешить нельзя. Подмастерьям этого не доверишь.

Отец-то сразу бы ответил «да» или «нет», раздраженно подумал Филип. Но вместо этого сказал:

— А если я пришлю в помощь еще рабочих — монахов, к примеру? Это поможет?

— Может, и поможет. Каменщиков в самом деле не хватает.

— Я, наверное, смогу дать тебе еще одного-двух, — поспешно сказал Филип. Теплая зима означала, что и овец будут в этом году стричь раньше, и он надеялся, что сможет начать торговать шерстью раньше обычного.

— Ну, не знаю. — Альфред, похоже, особой радости не испытывал.

— А что, если, скажем, я добавлю твоим людям по недельному заработку, чтобы закончили к Троице?

— В первый раз о таком слышу, — сказал Альфред. Вид у него был такой, словно Филип предложил что-то из ряда вон.

— Но попробовать-то всегда можно. — Филип вспылил. Осторожность Альфреда начинала действовать ему на нервы. — Что скажешь?

— Я ничего не могу обещать. Надо посоветоваться с людьми.

— Сегодня? — Филип сгорал от нетерпения.

— Сегодня.

Приор должен был остаться доволен ответом.

Уильям Хамлей со своими рыцарями прибыл во дворец епископа Уолерана вслед за повозкой, запряженной быками и доверху набитой тюками с шерстью. Начался новый сезон стрижки овец. Как и Уильям, Уолеран покупал шерсть у крестьян по прошлогодней цене, а продавал втридорога. Мало кто из фермеров осмеливался продавать ее на сторону: несколько человек, нарушивших это правило, были выселены, а их фермы сожжены; и с тех пор никто не пытался ослушаться.

Пройдя через ворота на территорию дворца, Уильям бросил взгляд на вершину холма. Низкие стены крепостного вала вокруг замка, который епископ так и не построил, уже семь лет стояли на этом холме как вечное напоминание о том, что приор Филип однажды перехитрил Уолерана. Как только Уолеран начнет получать доход от торговли шерстью, он, возможно, вновь возьмется за строительство. Во времена старого короля Генриха епископам хватало невысокой деревянной оградки с небольшим рвом перед ней для защиты замка. Сейчас, пять лет спустя после начала гражданской войны, не только граф или епископ могли позволить себе строить неприступные замки.

Дела у Уолерана, похоже, идут неплохо, с завистью подумал Уильям, слезая с лошади на конюшне. Уолеран всегда оставался верен епископу Генри Винчестерскому и в результате стал его ближайшим союзником. За годы войны он разбогател: ему были дарованы обширные владения и привилегии, он дважды побывал в Риме.

Уильям не был таким везунчиком — отсюда и его уныние. Несмотря на то что он слепо присягал на верность тому, кому присягал Уолеран, снабжал обе воюющие стороны всем необходимым, графства он так и не получил. Он размышлял над этим во время затишья между боями и так разозлился, что решил открыто объясниться с Уолераном.

Уильям поднялся по ступенькам и вошел в большой зал, сопровождаемый Уолтером и другими рыцарями. Страж у двери был вооружен: еще одна примета времени. Епископ, как всегда, восседал в своем большом кресле посередине комнаты, костлявые руки и ноги торчали во все стороны, как будто его только что швырнули в это кресло.

Болдуин, который теперь стал архидиаконом, стоял рядом, всем своим видом показывая, что готов выполнить любое распоряжение хозяина. Уолеран, погруженный в свои мысли, смотрел на огонь, но, как только Уильям подошел, быстро вскинул глаза. Уильям, испытывая знакомое чувство отвращения, поприветствовал епископа и сел рядом. Всякий раз при виде мягких тонких рук Уолерана, его гладких черных волос, мертвенно-бледного лица, бесцветных злобных глаз у Уильяма мурашки пробегали по телу. Епископ был воплощением всего, что Уильям ненавидел: хитрости, физической немощи, высокомерия и ума.

Уильям готов был поклясться, что Уолеран испытывал к нему те же чувства. Епископу никогда не удавалось скрыть неприязнь к Уильяму, когда тот входил к нему. Вот и сейчас он выпрямился в кресле, сложил на животе руки, слегка скривил губы, нахмурил брови, — в общем, можно было подумать, что у него несварение желудка.

Они немного поговорили о войне. Это была трудная, холодная беседа, и Уильям почувствовал облегчение, когда ее прервал посыльный, вручивший Уолерану свернутое в трубку письмо, написанное на пергаменте и скрепленное восковой печатью. Уолеран отослал посыльного на кухню и распорядился, чтобы его накормили. Письмо он вскрывать не стал.