Столпы Земли - Фоллетт Кен

Собралась толпа, все стали прислушиваться. Плакал совсем крошка, ему наверняка не было еще и месяца.

— Ты прав, — сказал Альфред. — Давайте-ка снимем вместе самые тяжелые камни.

Его помощники дружно взялись за дело, и Филип присоединился к ним. Он никак не мог припомнить, чтобы за последние несколько недель какая-то женщина в городе рожала. Конечно, он мог и не знать о рождении чьего-то ребенка: хотя жителей за последнее время поубавилось, но все же город был довольно большим, и такое рядовое событие вполне могло пройти мимо его внимания.

Внезапно плач прекратился. Все замерли и стали вслушиваться. Ребенок затих. Работа опять закипела, хотя надо было быть очень осторожными: от неловкого движения камни могли посыпаться. Поэтому Филип и назначил Альфреда старшим. Но тот не очень заботился об осторожности: люди его швыряли первые попавшие под руку камни, как им вздумается. В какой-то момент вся куча опасно накренилась, и приор громко крикнул:

— Стойте, подождите!

Все остановились. Филип решил, что Альфред был сам слишком потрясен случившимся, чтобы руководить людьми. Надо было ему самому взяться за это.

— Подождите. Если под камнями кто-то живой, что-то должно было его защитить; если мы сдвинем кучу, это может ему повредить. Мы можем погубить их, если будем слишком торопиться. Давайте осторожней, — сказал Филип. Он увидел нескольких каменотесов, стоявших в стороне, и подозвал их:

— Вы, трое, залезайте на кучу и снимайте камни сверху. Но не швыряйте их сами, а передавайте нам. Мы будем их выносить.

Все заработали, как сказал Филип. Так оно было не только безопаснее, но и оказалось быстрее.

Ребенок молчал, и трудно было понять, в том ли направлении они продвигались. Поэтому пришлось расширить круг и разбирать завалы по всей ширине пролета. В кучах смешалось все: и битые булыжники свода, и бревна, и обломки досок с частично рухнувшей крыши придела, и куски известки.

Филип работал без устали. Ребенка нужно найти во что бы то ни стало, говорил он себе. После того как десятки людей погибли, эта маленькая жизнь казалась ему особенно бесценной. Спасти его означало сохранить надежду на будущее. Тяжело дыша, не видя почти ничего из-за пыли, он поднимал тяжелые камни и молился только об одном: пусть он только выживет.

Постепенно сквозь груду булыжников и бревен стало видно устоявшую стену придела и в ней — глубокую нишу окна. За горой обломков была пустота! Эта ниша и могла стать спасением для того, кто там оказался. Один из каменотесов осторожно взобрался на гору и заглянул сверху в открывшуюся дыру.

— Черт возьми! — воскликнул он.

В кои-то веки Филип не обратил внимания на подобное богохульство.

— Ребенок жив? — спросил он.

— Трудно сказать, — ответил каменотес.

Филип порывался спросить, что же он там увидел, а еще лучше посмотреть самому, но тот уже с новой силой принялся разбирать камни, и Филипу ничего не оставалось, как поспешить ему на помощь. Любопытство подгоняло его.

Груда битого камня уменьшалась в размерах. Почти у самого пола, среди других, лежал огромный булыжник. Сдвинуть его можно было разве что втроем. Как только им удалось это сделать, Филип увидел малыша.

Он был совсем голенький, и от роду ему было не более нескольких часов. Его беленькая кожица была вымазана кровью и пылью, но Филип заметил, что волосики у него на голове были огненно-рыжими. Присмотревшись повнимательнее, он разглядел, что это был мальчик. Он лежал на женской груди и сосал ее. Ребенок был жив, Филип видел это, и сердце его радостно трепетало. Он посмотрел на женщину. Она тоже была жива! Их взгляды встретились, и она улыбнулась ему усталой счастливой улыбкой.

Это была Алина.

В дом мужа она больше не вернулась.

Альфред убеждал всех, что ребенок не его; доказательством были огненно-рыжие волосы мальчика, точь-в-точь как у Джека. Но мстить он не собирался — ни ребенку, ни Алине; сказал только, что не потерпит их в своем доме.

Алина вернулась в свой домишко в бедняцком квартале и жила вместе с Ричардом. Она с облегчением вздохнула, поняв, что Альфред не станет вымещать злобу на них. Какое счастье, что ей больше не придется спать на полу, как собаке в ногах у хозяина. Но главное, что вызывало у нее душевный трепет, чем она гордилась, был ее малыш. Его рыжие волосики, голубые глаза и чистая белая кожа живо напоминала ей о Джеке.

Никто в городе так и не знал, почему же рухнула церковь. Хотя всевозможных предположений и слухов было в избытке. Одни утверждали, что виноват во всем Альфред: рано, мол, ему еще быть мастером; другие обвиняли Филипа за то, что спешил закончить купол к Троице и все время подгонял строителей. Каменотесы в основном пеняли на то, что опалубку сняли слишком рано и кладка не успела затвердеть; а один старик каменщик грешил на стены, которые якобы не были рассчитаны на тяжесть каменного свода.

Семьдесят девять жизней унесла эта страшная трагедия, многие умерли от ран и увечий. Говорили, что жертв могло быть больше, если бы приор вовремя не направил людей к восточному выходу. На монастырском кладбище мест для новых захоронений уже не было. Хоронить людей пришлось на территории приходской церкви.

Новый собор теперь все считали проклятым.

Альфред вместе со своими каменотесами ушел в Ширинг, где они строили каменные дома для богатых горожан. Многие ремесленники тоже покинули Кингсбридж. Филип никого не выгонял и даже продолжал платить людям, но, кроме расчистки завалов, другой работы для них не было, и постепенно все они разбежались. Никто больше не приезжал в городок подзаработать по воскресеньям, от рынка, некогда шумного, осталось несколько убогих лотков, и даже Малачи собрал все свои пожитки, погрузил их на большую повозку, запряженную четырьмя быками, и вместе с семьей отправился искать лучшей доли.

Ричард сдал своего боевого коня в аренду какому-то крестьянину. На вырученные деньги они с Алиной и жили. Оставаться в рыцарях без поддержки Альфреда он не мог, да и смысла особого не было после того, как Уильям стал графом.

Алина все еще чувствовала себя связанной клятвой, данной отцу в отношении брата, но сейчас, похоже, она мало могла повлиять на него: Ричард жил словно во сне — просыпался поздно, целыми днями просиживал на солнышке, а по вечерам отправлялся в трактир.

Марта осталась в большом доме одна, не считая пожилой служанки, но почти все время проводила с Алиной. Ей очень нравилось возиться с малышом, а то, что он был как две капли воды похож на Джека, приводило ее в неописуемый восторг. Она очень хотела, чтобы Алина назвала его Джеком, но та, сама не зная почему, не спешила давать имя ребенку.

Лето пролетело для Алины в материнских заботах. Когда же урожай был собран, наступила прохлада и вечера стали короче, она почему-то почувствовала некую досаду.

Все мысли о будущем неизменно возвращали ее к Джеку. Где он сейчас, что с ним, увидятся ли они снова, — она не знала; но он по-прежнему был рядом, все ее помыслы были только о нем; воспоминания об их последней встрече были настолько живыми, словно они расстались только вчера. Она все чаще подумывала о том, чтобы уйти в другой город, где всегда можно было выдать себя за вдову. Хорошо бы уговорить Ричарда заняться чем-то;, ему давно пора было заботиться о себе самому. Она же могла устроиться ткачихой, прачкой или пойти в услужение к богатому горожанину. Но не успела Алина подумать об этом, как ей тут же слышался пренебрежительный смех Джека: «Ничего у тебя не выйдет без меня». То, что произошло между ними в то утро, в день свадьбы, Алина считала самым страшным грехом; и она принимала все обрушившиеся на нее невзгоды как Божью кару. Но иногда все восставало в ней против этого. «Да ведь это был единственный счастливый день в моей жизни!» — молча восклицала она и, глядя на своего малыша, соглашалась сама с собой. И все же тревога не покидала ее. Она чувствовала, что ей чего-то недостает: дом ее был слишком тесным, сам Кингсбридж казался наполовину вымершим, жизнь — слишком скучной и серой. Она стала часто срывать свое настроение на малыше и Марте.

Лето подходило к концу, крестьянин вернул Ричарду его коня — нужды в нем больше не было, и они оказались совсем без средств. Как-то ранней осенью Ричард у шел в Ширинг продавать свое оружие. Алина оставалась в доме одна. Вечером неожиданно на пороге появилась мать Джека.

— Эллен! — Алина узнала ее, в голосе звучал испуг. За те слова проклятия, что Эллен позволила себе во время службы, приор Филип мог сурово наказать ее.

— Я пришла взглянуть на внука, — спокойно сказала она.

— Но… откуда ты знаешь?

— Даже до леса доходят слухи. — Она подошла к колыбельке в углу комнаты и посмотрела на спящего мальчика. Взгляд ее подобрел.

— Ну конечно же. Даже думать не надо, кто его отец. Он не болеет?