Травяной венок. Том 2 - Маккалоу Колин

Кто-то из этого огромного собрания переговаривался, кто-то, зевая, вяло готовился слушать Цинну и его покорных трибунов, взбиравшихся на ораторское возвышение. И никто не заметил ничего необычного во вновь прибывшей группе людей, которые неожиданно влились в общую толпу. Они были спокойны, одеты в тоги и выглядели, как члены третьего или четвертого сословия.

Гней Октавий Рузон недаром служил старшим легатом у Помпея Страбона – его средство от болезни, поразившей государство, было чрезвычайно хорошо организовано и проинструктировано. Тысяча нанятых им армейских ветеранов (разумеется, на деньги Помпея Страбона и Антония Оратора) окружили собравшихся и, сбросив свои тоги, предстали в полном вооружении, прежде чем кто-либо из этой огромной толпы заподозрил неладное. Раздался общий пронзительный крик, когда наемники бросились на людей, размахивая мечами. Многих зарубили на месте, многих сбили с ног и затоптали, количество жертв исчислялось тысячами. Прошло время, прежде чем наиболее решительные из загнанных и окруженных стеной нападавших сумели предпринять попытку прорваться сквозь строй мечей и бежать.

Цинна и шесть его трибунов плебса сумели избежать той западни, в которую попали их слушатели, – они спустились с ораторского возвышения и спаслись бегством. Только две трети из собравшихся в лагере Марция оказались столь же удачливыми. Когда Октавий прибыл посмотреть на творение рук своих, он увидел несколько тысяч трупов представителей высшего сословия из центуриального собрания, разбросанных по всему Марсовому полю. Октавий был взбешен, ибо больше всего хотел, чтобы Цинна и его трибуны были убиты первыми; но даже у тех, кого он нанял совершить убийство беззащитных людей, имелись моральные принципы, и они посчитали слишком рискованным убивать находящихся в должности магистратов.

Квинт Лутаций Катул Цезарь и его брат Луций Юлий Цезарь находились в Ланувии. Они услышали о резне в Риме, получившей уже название «день Октавия», вскоре после того, как она произошла, и поспешили обратно в Рим, чтобы потребовать у Октавия объяснений.

– Как ты мог? – сквозь слезы спросил Луций Цезарь.

– Ужасно! Отвратительно! – вторил его брат.

– Только не надо мне этой ханжеской трескотни! Вы знали, что я собирался делать, – презрительно заявил Октавий, – вы даже согласились с тем, что это необходимо. Более того – при условии, что вас это не будет касаться – вы дали свое молчаливое согласие. Так что нечего мне тут хныкать! Я добыл вам то, что вы хотели, – покорные центурии. Теперь те, кто уцелел, уже не будут голосовать за законы Цинны, чем бы он ни пытался их приманить.

Потрясенный до глубины души, Катул Цезарь злобно взглянул на Октавия.

– Никогда в жизни я не мирился с жестокостью, как политическим средством, Гней Октавий! И я не давал никакого согласия – ни молчаливого, ни любого другого! Если ты заключил это из моих слов или из слов моего брата, то ты ошибся. Любая жестокость ужасна – но такая!.. Резня! Будь она проклята!

– Мой брат прав, – сказал Луций Цезарь, – мы опозорены, Гней Октавий. Большинство умеренных людей теперь настроены не хуже, чем Сатурнин или Сульпиций.

Видя, что его доводы не переубедят этого сторонника Помпея Страбона, Катул Цезарь, попытался выйти из сложившейся ситуации с тем достоинством, которое он еще смог сохранить.

– Я слышал, что лагерь Марция был полем ужаса не один, а два дня, старший консул. Родственники пытались опознать тела и забрать их для совершения последних обрядов, но твои сторонники до них сгребли все трупы и сбросили их в огромный известняковый карьер рядом с дорогой Ректа, так? Ты превратил нас в варваров, а ведь мы знаем больше, чем варвары! Мне все меньше хочется жить.

– Тогда пойди и вскрой себе вены, Квинт Лутаций! – презрительно усмехнулся Октавий. – Ты хорошо знаешь, что это не Рим твоих августейших предков. Это Рим братьев Гракхов, Гая Мария, Сатурнина, Сульпиция, Луция Суллы и Луция Цинны! Мы вверглись в такой хаос, когда уже ничто не поможет, если бы это было не так, тогда и не было бы необходимости в «дне Октавия».

Ошеломленные, братья Цезари вдруг поняли, что он действительно гордится этим названием.

– Кто дал тебе денег, чтобы нанять убийц, Гней Октавий? Марк Антоний? – спросил, помедлив, Луций Цезарь.

– Да, он в значительной степени способствовал этому и не жалеет.

– Он и не пожалеет, когда все сказано и сделано, на то он и Антоний, – огрызнулся Катул Цезарь и поднялся. – Ну, все кончено, и нам это ничем не искупить. Но я не хочу в этом участвовать, Гней Октавий. Я чувствую себя, как Пандора, после того как она открыла свой ящик.