Александр Великий или Книга о Боге - Дрюон Морис

– Что ты делаешь, мама? – спрашивал он.

– Я взываю к твоему отцу и призываю на тебя его благословение.

– А где мой отец?

– Он там, – отвечала Олимпиада, указывая на алтарь, – так же, как и повсюду в мире, в солнце, в звездах.

Александр не мог понять, как это отец мог жить взаперти в тесном ящичке, стоявшем на мраморном столе, и одновременно быть тем победоносным полководцем с повязкой на глазу, который время от времени появлялся во дворце, нагоняя на него страх. Однако скоро он пришел к заключению, что у человека может быть два отца: один на Земле, другой в небесах.

* * *

Между тем Филипп, значительно расширив владения Македонии за счет афинских колоний, расположенных на побережье Эгейского моря, впервые попытался вторгнуться в пределы самой Греции.

Великий Совет Дельфийской Амфиктионии – не особенно надежного оборонительного союза, в который входили главные государства центральной Греции, – вступил в войну с коалицией Фокиды и Фессалии. Фиванское войско – лучшее, чем располагал союз, – потерпело поражение. Перед лицом опасности Великий Совет впервые призвал на помощь Македонию ⁽¹¹⁾.

Филипп воспользовался случаем, чтобы одновременно получить подтверждение своим фракийским завоеваниям со стороны просвещенных греческих государств и войти в их союз на правах спасителя. Тогда другие эллинские земли стали бы смотреть на Македонию не как на полуварварскую страну, но как на братское государство. Он уже воображал, как он, заступник и освободитель, вступает в дельфийский храм, украшенный пальмами по повелению Священного Совета.

Собрав войска, он двинулся на юг и с такой поспешностью устремился на тирана Фессалии, что был разбит и принужден в беспорядке отступить к границам Македонии. Своим же дрогнувшим воинам и горько разочарованным союзникам он сказал, что это был всего лишь стратегический маневр, и что, подобно тарану, бьющему в городские ворота, он отошел лишь для того, чтобы затем ударить с большей силой. Удивительны не эти слова, но то, что он выполнил свое обещание.

Филипп был хорошим оратором. Приказав своим воинам надеть лавровые венки, подобно священным воителям, и сам двигаясь впереди – бородатый, кривой – этакий защитник веры и свободы, он вернулся и прижал войска противника к заливу Патаса. Предводитель фокидцев Ономарх бросился в море, надеясь добраться вплавь до проходящего мимо корабля нейтрального государства, однако лучникам удалось в него попасть, и он был доставлен обратно на берег. Филипп велел распять его как богохульника, и в тот же день приказал казнить три тисячи пленных, часть которых повесили, а часть утопили.

Достаточно скоро всем стало очевидно, какие выгоды он извлек из этой кампании и во что обошлась его помощь. Прогнав фессалийского тирана, он сел на его место, занял страну целиком и присоединил к ней все побережье, вплоть до острова Эвбеи, став, таким образом, властителем северной Греции от моря до Эпира – родины своей жены.

Он готов был двинуться и дальше, под тем предлогом, что Дельфийский Совет, в признание его заслуг, дал ему такое право, и хотел уже пройти с войсками через Фермопилы. Но тут афиняне, дотоле не вмешивавшиеся в распрю, но с неприязнью поглядывавшие на победы этого спасителя веры, заняли своими войсками знаменитое ущелье.

Антипий, заслуженно носивший прозвание Премудрый, с трудом вразумил окрыленного успехами Филиппа, однако в конце концов последний решил удовольствоваться тем, что уже завоевал. Он знал, что в Афинах появился человек, провозгласивший себя его противником. Это был оратор Демосфен, возглавлявший многочисленную партию и имевший большое влияние на толп], он являлся защитником в суде и, пользуясь своим даром красноречия, убеждал сограждан, что македонская экспансия представляет для них большую опасность. Он не переставая оплакивал утраченные афинские колонии: гору Пангею, Потиду, Метону… и призывал защитить колонии, находящиеся под угрозой захвата. Опасаясь вызвать новую священную войну, но на сей раз уже против себя самого, Филипп решил не пожинать дельфийские лавры. Он обосновался в столице Фессалии Ларисе, чтобы наладить управление новыми землями. И здесь он, по извечной своей привычке, снова влюбился.

Его ночи в Фессалии скрашивала прекрасная Филемора. Филипп настолько увлекся, что с гордостью демонстрировал ее окружающим, уступал ее желаниям, стали даже поговаривать, что она его околдовала. Он держал ее в качестве официальной наложницы и затем беременной привез в Пеллу. Когда фессалийку представили Олимпиаде, та, осмотрев соперницу, лишь заявила, что подобная красота сама по себе есть колдовство и девушка может обойтись без других чар. Однако доброжелательство царицы было притворным.