Иисус: Возвращение из Египта - Райс Энн

Мама тихонечко завела песню на иврите, и ей подпевал Клеопа. Ему стало лучше в последнее время, гораздо лучше, только он все еще кашлял. Но зато разболелась тетя Мария, хотя никто почему-то не переживал за нее.

Завтра мы покинем это ужасное место. Здесь останутся наши родственники, и в том числе странный серьезный мальчик Иоанн, который так редко говорил и так часто смотрел на меня, и наша любимая Елизавета, его мать, а мы все отправимся в спокойный Назарет.

8

Как только рассвело, в деревню въехали вооруженные всадники.

Мы как раз собрались в круг, чтобы попрощаться с Елизаветой, но, заслышав приближение грабителей, сгрудились в дальней комнате дома, все до единого.

Клеопа не вставал со своего места, потому что ночью он очень сильно кашлял и у него снова началась лихорадка. Он лежал со своей вечной улыбкой и не сводил влажных глаз с низкого потолка у нас над головами.

До нас доносились крики, и блеяние ягнят, и кудахтанье птицы.

— Они забирают все, — возмутилась Мария Александра, жена Зебедея.

Другие женщины зашикали на нее, а Зебедей погладил ее по руке.

Сила собрался подойти к занавеси на двери и выглянуть наружу, но его отец жестом велел ему вернуться в дальний угол.

Даже малыши, которых приводило в восторг любое событие, притихли.

Тетя Есфирь, жена Симона, держала на руках крошку Есфирь и каждый раз, когда девочка начинала хныкать, давала ей грудь.

Я больше не боялся, но сам не знал почему. Я стоял среди женщин вместе с другими детьми, только Иаков стоял рядом с отцом и мужчинами. Иаков уже не ребенок, подумал я, глядя на него. Если бы мы остались в Иерусалиме, если бы не случилось восстания, то Иаков вошел бы в Святилище сынов Израиля с Силой, Левием и остальными взрослыми.

Мои мысли прервала мама. Она внезапно схватила меня за руку. Я почувствовал, как страх охватил всех взрослых.

В передней комнате были чужаки. Маленькая Саломея прижалась ко мне, и я крепко обнял ее, а мама обняла меня.

Занавес рванула чья-то рука. В комнату хлынул свет. Ослепленный, я моргал и жмурился. Мама сжимала меня изо всех сил. Никто не сказал ни слова и не пошевельнулся. Я знал, что нам всем нужно вести себя тихо и ничего не делать. Все знали это, даже самые маленькие из нас. Младенцы плакали, но почти неслышно, и не из-за того, что чужие люди сорвали с двери занавес.

Их было трое или четверо, черные фигуры на фоне дневного света, большие и грубые. Их ноги под шнуровкой сандалий были обмотаны тряпками. Один накинул на себя звериные шкуры, другой надел на голову блестящий шлем. Свет играл бликами на мечах и кинжалах.

— Ха, посмотрите-ка сюда, — сказал мужчина в шлеме. Он говорил по-гречески. — Кто это у нас здесь? Полдеревни, не меньше.

— Давайте сюда все, что у вас есть! — скомандовал другой, вваливаясь в комнату. Он тоже говорил по-гречески. У него был грубый голос— Слышите? Все, что у вас есть, до последнего динария, вы все, немедленно. Все золото и серебро. Женщины, снимайте браслеты. Мы вспорем вам животы, если увидим, что вы что-то проглотили, или если вы по-хорошему не отдадите требуемое!

Никто не двинулся. Женщины стояли как каменные.

Маленькая Саломея заплакала. Я обнимал ее так сильно, что, должно быть, сделал ей больно. Но чужакам никто не отвечал.

— Мы боремся за свободу вашей земли, — сказал один из них. Снова по-гречески. — Вы, тупицы безголовые, разве вы не знаете, что происходит в Израиле?

Он шагнул к нам и стал махать кинжалом сначала перед лицом Алфея, потом Симона, потом Иосифа. Но наши мужчины ничего не сказали.

Никто не двигался. Все хранили молчание.

— Вы слышите меня? Я перережу вам горло, всем до единого, начиная с детей! — крикнул грабитель, отступая.

Один из его спутников пнул наши увязанные перед дорогой котомки, другой схватил одеяло и отбросил его. Наконец заговорил Иосиф, очень тихо, на иврите:

— Я не понимаю вас. Что вы хотите? Мы мирные люди. Мы вас не понимаем.

Затем вступил Алфей, тоже тихо и на иврите:

— Пожалуйста, не причиняйте вреда беззащитным детям и женщинам. Пусть никто не скажет про вас, что вы пролили невинную кровь.

Теперь настала очередь грабителей застыть неподвижно. Потом один из них отвернулся.

— О, эти тупые крестьяне, — воскликнул он по-гречески. — Эти безграмотные свиньи.

— Да они, похоже, денег никогда и не видали, — сказал другой. — Здесь ничего нет, только старое тряпье да вонючие дети. Жалкие оборванцы. Жрите свою грязь спокойно.