Падение титана, или Октябрьский конь - Маккалоу Колин

— Я поражен, — сказал Бальб Бальбу-младшему, своему племяннику и деловому партнеру. — У него свой стиль, да, но в нем чувствуется стальной стержень. Это от Цезаря, несомненно. Я собираюсь его поддержать.

Затем пришли Гай Вибий Панса и Авл Гиртий, консулы будущего года, если Антоний и Долабелла не вздумают вдруг похерить рекомендации Цезаря. Помня об этом, они беспокоились. Каждый встречался с Октавианом: Гиртий в Нарбоне, Панса в Плаценции. Ни один из них в те времена ничего примечательного в нем не нашел, а теперь изумление их не имело границ. Напоминал ли он им тогда Цезаря? Трудно припомнить, но сейчас определенно напоминал. Живой Цезарь всех затмевал, вот в чем все дело, а контубернал, понятно, держался в тени. Кончилось тем, что Октавиан очень понравился Гиртию, а Панса, вспоминая Плаценцию, ничего не решил, убежденный, что Антоний порвет этого мальчика в клочья. Но никакого страха в Октавиане не заметил ни тот ни другой. И ни один из них не подумал, что это отсутствие страха зиждется на незнании того, что с ним может произойти. В нем ощущалась решимость довести начатое до конца, и он оценивал свои шансы с совсем не юношеским самообладанием.

Вилла Цицерона, где остановились Панса и Гиртий, стояла рядом с виллой Филиппа. Октавиан не сделал ошибки и не стал ждать, когда Цицерон придет к нему. Он сам пошел к Цицерону. Цицерон смотрел равнодушно, хотя улыбка юного гостя — о, так похожая на улыбку Цезаря! — резанула по сердцу. Улыбка Цезаря была неотразимой, и ей противиться он никогда не умел. Но когда так улыбается безобидный и привлекательный мальчик, вполне возможно смотреть на него с холодком.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Марк Цицерон? — озабоченно спросил Октавиан.

— Мне то лучше, то хуже, Гай Октавий.

Цицерон вздохнул, не в состоянии справиться со своим предательским языком. Кто рожден, чтобы говорить, будет говорить даже со столбом. А наследник Цезаря столбом отнюдь не был.

— Ты застал меня в пору потрясений. Как в личной жизни, так и в жизни отечества. Мой брат Квинт только что развелся с Помпонией, с которой прожил долгие годы.

— О боги! Она сестра Тита Аттика?

— Да.

— Неприятно? — сочувственно спросил Октавиан.

— Ужасно. Он не может вернуть ей приданое.

— Прими мои соболезнования по поводу смерти Туллии.

Карие глаза увлажнились. Цицерон сморгнул.

— Спасибо. Я тронут. — Голос его дрогнул. — Сейчас мне кажется, что это было ужасно давно.

— Слишком много событий.

— Действительно. — Цицерон настороженно глянул на гостя. — Прими и ты мои соболезнования по поводу смерти Цезаря.

— Благодарю.

— Ты знаешь, я так и не смог заставить себя полюбить его.

— Это можно понять, — мягко ответил Октавиан.

— Я не могу горевать по поводу его смерти, она была слишком желательна.

— У тебя нет причин чувствовать что-то иное.

Когда Октавиан ушел после вежливо непродолжительного визита, Цицерон решил, что он очарователен. Вполне, да, вполне. Совсем не такой, каким он его себе представлял. Взгляд красивых серых глаз вовсе не был холодным и высокомерным. Взгляд ласкал. Да, очень приятный, благопристойно скромный молодой человек.

И в течение последующих нескольких визитов к соседу Октавиан получал самый теплый прием. Ему позволяли присесть, чтобы он мог благоговейно внимать пространным разглагольствованиям великого адвоката.

— Похоже, — похвастался Цицерон вновь прибывшему Лентулу Спинтеру-младшему, — что этот парень ко мне потянулся. Когда мы вернемся в Рим, я возьму его под крыло. Я… э-э… намекнул ему на такую возможность, и он пришел в полный восторг. Нет-нет, он, конечно, не Цезарь! Единственная их схожесть в улыбке, хотя все болтают, что он просто вылитый дед. Ну что ж, не у всех такой точный дар восприятия, как у меня. Что скажешь, Спинтер?

— Скажу то, что все говорят. Похоже, он примет наследство.

— О да, без сомнения примет. Но это нимало не беспокоит меня. Да и с чего бы мне беспокоиться? — спросил Цицерон, разглядывая засахаренную фигу. — Не все ли равно, кто унаследует состояние Цезаря? — Он помахал фигой. — Эта проблема не стоит и фиги. Имеет значение лишь то, к кому перейдет огромная армия его клиентов. Ты что, и впрямь думаешь, что они будут хранить верность восемнадцатилетнему несмышленышу, сырому, как мясо свежезаколотого животного, зеленому, как весенняя травка, и наивному, как апулийские пастухи? Я не говорю, что у молодого Октавия нет потенциала, но даже мне понадобилось несколько лет на возмужание, а ведь меня еще в детстве считали весьма одаренным ребенком…