Иисус: Возвращение из Египта - Райс Энн

Вся река наполнилась пением, те, кто был на берегу, тоже присоединились к нам.

Я никогда не видел своего дядю таким, как сейчас, когда он смотрел на красное небо, воздев руки, и лицо его исполнилось молитвенным светом. Исчезла вся его язвительность, исчез его гнев. Людские дела не касались его. Он пел не для людей. Он пел и пел, ни на кого не глядя. Он смотрел на небеса, на темнеющий небосклон с красными лентами, оставленными умирающим солнцем, и с первыми яркими звездами.

Я шел в воде и пел, и когда я приблизился к Клеопе и обнял его за спину, то почувствовал, что он дрожит под накидкой, полы которой лежали на воде.

Он даже не знал, что я стоял рядом с ним.

«Останься со мной. Господи, Отец Небесный, пусть он останется со мной, Отец Небесный, прошу тебя! Слишком ли много я прошу? Если я не могу получить ответы на свои вопросы, то пусть побудет со мной этот человек, хотя бы недолго, столько, сколько ты позволишь».

Я ослаб. Мне пришлось держаться за дядю Клеопу, а иначе я упал бы. Что-то происходило. Сначала быстро, а потом медленно. Больше не было реки, не было темного неба и не было пения, зато вокруг меня появилось много других, и этих других было столько, что не сосчитать: больше, чем песчинок в пустыне или в море.

«Пожалуйста, пожалуйста, пусть он останется со мной, пожалуйста, но если он должен умереть, пусть будет так…»

Я тянул руки вперед и вверх. Я превратился в струну. На какой-то миг, на один краткий миг, я узнал ответы на все вопросы и осознал, что зря переживал, но потом чудесный миг прошел, бесчисленные другие поднялись вверх и ушли туда, где я не мог видеть их и чувствовать.

Темнота. Покой. Люди смеются и переговариваются, как они обычно это делают перед сном.

Я открыл глаза. Что-то отлетело от меня, как волна, накатывающаяся на берег, вдруг отходит, такая большая и сильная, что ее не удержать. Ушло. Что бы это ни было, оно ушло.

Я испугался. Но я был сухой, накрыт чем-то, вокруг было мягко, тесно и темно. Надо мной мигали в небе звезды. Люди все еще пели, и везде горели огни, огни факелов и свечей и костров между шатров. Я был укрыт, мне было тепло, мама обнимала меня.

— Что случилось? — спросил я.

— Ты упал в реку. Должно быть, ты устал, ты сильно молился и устал. Вместе с тобой молилось много людей, и ты взывал к Господу. Но теперь ты здесь, я уложила тебя, так что спи. Закрывай глаза, а когда проснешься утром, ты поешь и снова станешь сильным. Столько событий, а ты еще мал, но уже недостаточно мал, и ты большой мальчик, но еще недостаточно большой.

— Но мы здесь, мы дома, — сказал я. — И кое-что случилось.

— Нет, — возразила мама.

Она так и думала. Она не понимала и тихо улыбалась. Я видел ее улыбку в свете костра и чувствовал тепло огня. Мама говорила мне правду, как всегда. Я огляделся. Иаков крепко спал, и рядом с ним спали младшие братья Зебедея и много-много других детей, я даже не знал всех имен. Маленький Симеон прижался во сне к Маленькому Иуде. Маленький Иосиф похрапывал.

Мария, жена Зебедея, беседовала с Марией, женой Клеопы, торопливо и встревоженно, но слов я не мог разобрать. Они стали подругами, это было видно, и Мария-египтянка, жена Клеопы, жестикулировала и рисовала руками картинки. Мария Зебедеева кивала.

Я закрыл глаза. Другие, целая толпа других, такие славные, как одеяло, как ветер, пахнущий рекой. Они здесь? Что-то шевельнулось во мне, некое знание, ясное, как будто кто-то говорил мне: «Это не самое трудное».

Это длилось лишь мгновение. Потом я снова стал самим собой.

Тут и там раздавались псалмы, и люди, идущие мимо, тоже пели. Я был счастлив лежать так, с закрытыми глазами.

— Господь будет царствовать вовеки, — пели люди, — Бог твой, Сион, в род и род. Аллилуйя!

До меня донесся голос тети Марии, Клеопиной жены:

— Я не знаю, где он. Он все еще где-то там, у реки, поет с ними, разговаривает. Они то кричат друг на друга, то начинают петь.

— Пойди присмотри за ним! — прошептала мама.

— Но он стал крепче, говорю тебе. Лихорадка у него прошла. Он вернется, когда захочет прилечь. Если я пойду к нему сейчас, он рассердится. Я не пойду. Зачем идти? Зачем говорить ему что-то? Когда он захочет лечь, он сам вернется.

— Но мы должны приглядывать за ним, — беспокоилась мама.

— Разве ты не видишь, — сказала ей тетя Саломея, — что он хочет именно этого? Если ему суждено умереть, то пусть он умрет, споря о царях, о налогах и о храме, у реки Иордан, обращаясь к Господу. Пусть он воспользуется своей последней силой.