Сулла - Гулиа Георгий Дмитриевич

– Да, Децим, и чуть было не прирезал меня. Я был один, а их было пятьдесят, сто. А может, и больше!.. Я рассказывал вам об этом, когда прискакал из Рима в Нолу. Чудо спасло меня тогда. Ты помнишь это, Децим?

– Да, – сказал солдат.

– Децим, я приказываю тебе найти этого народного трибуна Сульпиция. Он, говорят, скрывается где-то в Риме. Возможно, даже на Палатине. Впрочем, не обязательно на Палатине. Если он скрывается, значит, у него имеются доверенные люди. Может, рабы доверенные. Лучше всего действовать через рабов. Пообещай им свободу, деньги, девиц, виллы. Что угодно обещай, но найди этого изверга. Найди его или добудь его голову и покажи мне ее. Ты понял?

– Понял.

– Послушай, Децим, делай все тайно. Не привлекай к этому делу лишних людей. Деньги тебе выдаст Эпикед. Послушай, Децим, ты должен добыть мне эту голову.

Центурион встал, выбросил вперед правую руку и провозгласил:

– Клянусь!

Потом пригубил вино и сказал:

– Пусть это вино станет для меня ядом, если я не выполню твоего приказа!

– Садись, – сказал ему Сулла. – Садись и жри себе на здоровье.

И трапеза продолжалась.

Они сидели в небольшой комнате, дверь которой выходила в атриум. Светильники ярко горели. Центурион дожевывал еду, запивал ее быстрыми, маленькими глотками вина. Он явно торопился. Наспех проглотив мясо и кусок хлеба, Децим встал, вытянулся.

– Иду выполнять приказ.

– Иди.

Солдат выбежал.

Сулла позвал Эпикеда. Он показался из-за колонны. И словно чем-то встревожен.

– Что с тобой, Эпикед?

– Ничего, господин.

– Врешь. Посмотри мне в глаза.

Эпикед вскинул черные-черные и грустные-грустные глаза.

– Болен?

– Нет.

– Плохие известия?

– Нет.

– Влюблен?

– Да.

Сулла оживился:

– Ого, влюблен! В кого же, ежели не секрет?

Эпикед таинственно улыбнулся.

Сулла сказал:

– Не надо. Не говори. Любовь любит тайны. Нет истинной любви без тайны.

– Знаю, – проговорил влюбленный слуга.

Сулла заинтересовался. Значит, Эпикед влюблен. Забавно! Такой серьезный, такой уравновешенный и вдруг – влюблен, И он задал – в который уже раз – вопрос:

– Скажи мне, Эпикед, ты не боишься женщин?

– Не знаю.

– Нет, ты мне отвечай прямо!

– Не знаю, господин.

Сулла смеялся: вот тебе и раз, боится женщин – это наверняка, – а сам влюблен! Как же это так?

– Слушай, Эпикед, а ты знаешь, что с ними делать?

– С кем, господин?

– С женщинами.

Эпикед растерянно моргал глазами.

– Ну, ну, подумай.

Слуга пожал плечами.

– Ладно, – сказал Сулла, – этому тебя научит Децим. Ты признайся мне в одном: она молода?

– Да, – прошептал слуга, краснея.

– Ну, сколько ей лет? Двадцать?

– Да.

– О боги! Как это занятно! – Сулла потирал от удовольствия руки. – Вдова? Разведенная? Девица?

Эпикед молчал. Сулла сказал:

– Ладно, не говори. Любовь любит тайны… Но запомни: если буду нужен – я с тобой. Мои деньги – твои. Мой дом – твой. Надейся на меня во всем!

Эпикед молча поцеловал руку своего господина. А господин продолжал рассыпать свои щедроты:

– Все, что пожелаешь, будет твоим. Слышишь?

– Слышу.

– Присмотри любой дом на Палатине.

– Спасибо.

– Если кто обидит – скажи мне.

– Спасибо.

Сулла прищурился:

– И при случае покажи мне ее. Если откажет, – не будет ей пощады. Слышишь?

– Слышу, господин мой.

– А теперь… – Сулла ударил себя кулаком в грудь, – а теперь зови сюда моих друзей. Где они?

– Актеры, господин мой?

– Разумеется.

Эпикед вышел и привел с собою трех актеров. С ними были девицы: одна толстушка, а две другие – помоложе – высокие и худые. Каждой из них не было и тридцати. Этакие столичные красотки, причесанные, надушенные и накрашенные по самой последней моде.

– Э! – радостно воскликнул Сулла, раскрывая объятия. – Кого я вижу? Все мои старые друзья! Дорогой Ферекид, нестареющий, неунывающий, по-прежнему забывающий свои роли! А вот и Гортензий – милый, пухленький мальчик! Милый Тукеа, который никак не может подрасти.

Говоря это, Сулла обнял каждого из актеров. Облобызал их. Потрепал за плечи. И застыл перед женщинами, ибо видел их впервые в жизни. Впрочем, Сулла пытался припомнить: не встречал ли девиц где-нибудь и когда-нибудь? И чистосердечно признался:

– Не знаком. Не видел. Не целовал. Не спал.

Толстушка успела шепнуть своим подружкам, что этот старичок довольно мил и что напрасно болтают о нем всякую всячину.