Плач к небесам - Райс Энн

– Синьор, лучше не говорите о ней так! – воскликнул Тонио импульсивно.

– Но почему? Что случится, – продолжал Карло столь же спокойно, – если я буду говорить о ней так?

Тонио посмотрел на брата. Улыбка его изменилась: в ней появился холод. «Не бывает, наверное, на земле более ужасного выражения лица, чем такая улыбка», – подумал Тонио.

Он чувствовал, что за этой улыбкой скрывались то отчаяние, та тревога и ярость, что прорывались в реве за закрытыми дверьми.

– Но не я в этом виноват! – вдруг прошептал Тонио.

– Тогда уступи мне!

Итак, они к этому пришли.

Много дней Тонио с ужасом ждал этого момента. Ему хотелось встать и уйти, но рука брата уже легла на его руку, придавив к столу. Он почувствовал, как под одеждой выступил пот, а в комнате вдруг стало нестерпимо холодно. Он смотрел на пламя свечей, словно желая, чтобы оно сожгло ему глаза, и понимал, что не может ничего сделать, чтобы предотвратить пугающий его разговор.

– Неужели ты вовсе не жаждешь услышать мою версию происшедшего? – прошептал Карло. – Дети ведь любопытны. Неужели в тебе нет природного любопытства? – Его лицо полыхало гневом, но улыбка по-прежнему не сходила с губ, а голос понижался на последних слогах, словно он сам пугался его мощи.

– Синьор, вы враждуете не со мной. Так к чему все эти разговоры?

– Ох, братишка, ты меня просто изумляешь. Тебя не заставить подчиниться, ведь так? У тебя внутри железо, как у него внутри было железо. И острые шипы нетерпения, как у нее. Но ты выслушаешь меня.

– Вы ошибаетесь, синьор. Я не буду вас слушать. Расскажите все тем, кто назначен руководить нами обоими, управлять нашим имением, нашими решениями.

Почувствовав внезапное отвращение к брату, Тонио выдернул свою руку из руки Карло.

Но его лицо, удивительно молодое, светившееся пылкостью и страданием, притягивало. Брат словно бросал Тонио вызов, умолял его, и в нем не чувствовалось ничего от того «железа», выражаясь собственными словами Карло, которое Тонио действительно ощущал иногда в отце.

– Чего вы хотите от меня, синьор? – спросил Тонио. Распрямившись на стуле, он медленно вздохнул. – Скажите же мне, что я должен сделать!

– Я уже сказал тебе: уступи мне! – Карло снова повысил голос. – Видишь, что он со мной сделал? Ограбил меня – вот что он со мной сделал! И хочет ограбить еще раз! Но я скажу тебе: этому не бывать!

– А почему не бывать? – не удержался от вопроса Тонио. Его всего трясло, но теперь он был так взвинчен, что смущению места не оставалось. – Я должен этому воспрепятствовать? Перестаньте! Я должен пойти вопреки воле своего отца потому, что вы попросили меня сделать это? Синьор, я не знаю, есть ли во мне «железо», но во мне течет кровь Трески, и вы судите обо мне так неверно, что я в большой растерянности и не знаю, как объяснить вам, насколько вы ошибаетесь!

– А ты вовсе не ребенок, оказывается!

– Нет, я еще ребенок, и именно поэтому я все это сейчас терплю, – решительно возразил Тонио. – Но вы, синьор, – мужчина, и вы должны были бы хорошо понимать, что я вовсе не тот судья, к которому вы должны апеллировать. Это не я подписывал вам приговор.

– Ах, приговор! Да, приговор! – неровным голосом проговорил Карло. – И как хорошо ты подбираешь слова, как гордился бы сейчас тобой отец, таким юным и таким умным, а еще таким храбрым…

– Храбрым? – сказал Тонио более мягко. – Синьор, это вы вынуждаете меня произносить грубые слова. Я не хочу с вами ссориться! Позвольте мне уйти! Это просто ад для меня: брат против брата!

– Да, брат против брата, – отвечал Карло. – А что остальные обитатели дома? Что твоя мать? Как она относится ко всему этому? – прошептал он, наклонившись настолько близко, что Тонио отпрянул, хотя и не отвел глаза. – Так как насчет твоей матери?

Тонио был настолько поражен и напуган, что не мог ничего ответить.

Припертый к спинке стула, он глядел на своего двойника. Смутное ощущение отвращения вернулось к нему.

– Ваши слова кажутся мне такими странными, синьор!

– Неужели? Подумай немного, ты ведь такой сообразительный, ты ведь водишь за нос своих учителей! Так скажи мне, она согласна прожить всю жизнь одна, в доме сына, в качестве скорбящей вдовы?

– Но что еще ей делать? – прошептал Тонио.

И опять появилась та же улыбка, почти ласковая и все же такая неуверенная. «В этом человеке нет настоящей злобы, – подумал Тонио с отчаянием. – Нет злобы, даже теперь. Лишь чудовищная неудовлетворенность. Неудовлетворенность столь мучительная, что не оставляет места для мыслей о поражении или для чувства горечи».