На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Пикуль Валентин

Толпа ответила ревом, над головой Мышецкого просвистел булыжник. Борисяк, нагнувшись, подхватил с земли вице-губернаторскую шляпу.

– Я запрещаю, – продолжал Мышецкий, – хоронить усопшего на кладбище до тех пор, пока вы…

Слова его потонули в злобных выкриках.

– Теперь вы поняли? – спросил Борисяк.

Бледный попик вцепился в коляску, силясь что-то растолковать. Сергей Яковлевич схватил его за скользкую, как рыбья чешуя, ризу. Треснула парча – попа втащили в коляску, посадили между ног.

– Гони! – гаркнул Борисяк.

Кучер нахлестнул лошадей, и процессия вдруг поняла, что у нее отнята главная принадлежность похорон – сам распорядитель их, попик. Этим-то и воспользовался Сергей Яковлевич: натянул шляпу поглубже, снова закричал в толпу:

– Или в больницу, или… Кол осиновый на могилу!

Борисяк встряхнул попика в своих здоровенных ручищах:

– Ну, батька! Подтвердите, что вы сейчас слышали…

Священник надтреснуто проскулил:

– В больницу, в больницу… От греха подале!

И по городу прошла странная процессия; сначала выезд вице-губернатора, бесноватые парни с топорами, старая ведьма с помелом, сам виновник торжества, везомый на дрогах клячами, дьячок с миской кутьи, далее рыдающие вопленицы, а за ними толпа мещан, вооруженных верою в бога и злостью на медицину…

Ениколопов снова отказался производить вскрытие.

– Я знаю, князь, – заявил он, – что перед нами случай острой инфлюэнции, и – ни более того!

– Вскрывайте, – велел Мышецкий.

– И не подумаю. Я ручаюсь за свой диагноз…

– А я ручаюсь за свой, – озлобленно ответил Мышецкий, – что, в случае вашего отказа, вы в двадцать четыре часа покинете Уренскую губернию… Вскрывайте, а я буду ждать результатов!

Через полчаса, закончив вскрытие, Вадим Аркадьевич вернулся к поджидавшему его вице-губернатору. Стараясь не глядеть в сторону Борисяка, он сказал сквозь зубы:

– Не все же Пироговы, князь… Вот и я ошибся! Велите полиции разогнать провожающих по домам, а родственников покойного упрятать в холерный барак.

– Давно бы так, – буркнул Борисяк.

Ениколопов налил себе воды и жадно выхлебал:

– Кажется, началось! Что-то рано в этом году…

7

Однако прогноз Ениколопова не оказался пророческим: заболевших в городе более не было. Влахопулов все-таки за­ставил Мышецкого при встрече ополоснуть руки в растворе уксуса и обкурил его серной бумажкой (методы против холеры он признавал лишь старомодные).

Что-то хитрое было написано сегодня на бульдожьей морде губернатора, отчего Сергей Яковлевич заранее насторожился. И не ошибся в этом: Влахопулов немного пронюхал о замыслах своего помощника и сразу же заявил с большим неудовольствием:

– Ну, князь, не ожидал я… Не ожидал от вас!

– О чем вы, Симон Гераюювич?

– Ну, как же. Стоило мне отвернуться, как вы уже стул из-под меня выдергиваете…

– Не совсем понимаю вас, – хитрил Мышецкий.

Влахопулов подмигнул ему и – шепотком:

– А на Свищево-то поле зачем вы ездили?

Сергей Яковлевич решил врать наобум: авось, этот попугай, как называл он в душе Влахопулова, ни черта не знает. Да и откуда знать-то?

– Свищево поле, – заявил он авторитетно, – кажется мне вполне удобным для разбивки пригородного бульвара. Согласитесь, что наш Уренск не богат зеленью… Вы скоро покинете губернию, и вечным памятником вашего губернаторства пусть останется уютный зеленый уголок!

Влахопулов тоже был не дурак – не поверил:

– А я слышал, батенька вы мой, что там бараки покрасили. Колодец вырыли. Санаторий для «самоходов» строите?.. Вот мы сейчас спросим у Чиколини – так ли это?

Бруно Иванович мямлил в ответ что-то невразумительное, по-собачьи преданно косясь на Мышецкого (баржи… пекарни… ледоход… Казань), и закончил патетическим возгласом:

– Мы люди свои, но что скажет Европа?

Влахопулов не терпел подобных сравнений:

– Я тебе здесь и Европа, и Азия, и Австралия! Мне плевать на твою Европу, лишь бы в Петербурге были мною довольны. Слышишь?.. И тебе ясно предписано мною: ограничить переселяющихся мужиков территорией вокзала и пристани!

Мышецкий понял: кошку бьют, а ему намек дают. Однако на этот раз он не выдержал и вступился за полицмейстера:

– Симон Гераклович, но переселенцы-то ведь не каторжные!

– Не каторжные, – согласился Влахопулов.

– А вы хотите, чтобы Уренск был для них вроде пересыльной тюрьмы, откуда гнать их дальше по этапу.