День гнева - Перес-Реверте Артуро

— Французами занимаются — и получше вашего! — капитан Гойкоэчеа и волонтеры короны! — обрывает его Даоис. — Здесь у каждого — свое место, свое дело. Вам сказано было — сидеть в монастырском саду, носу оттуда не показывать, покуда мы не выкатим пушки. Так ведь приказал вам капитан Веларде?

— Да, но мы ж прогнали французов. Они удрали как зайцы. Больше не сунутся!

— Это был всего лишь полевой караул. Сунутся, поверьте мне. И в следующий раз отогнать их будет уже не так просто. Патроны остались?

— Малость есть.

— Так вот, не тратьте без толку! Каждый заряд у нас на вес золота. Ясно? А теперь — марш все по местам!

— Слушаю, сеньор офицер.

— Вот именно. Слушать! Исполнять! Посмотрим, как это у вас получится.

С защищенного скатанными матрасами балкона на первом этаже дома напротив юный Франсиско Уэртас де Вальехо следит за беседой артиллериста и Вильямиля. Сидя на полу, спиной к стене, с мушкетом между колен, он испытывает неведомое до сих пор чувство, похожее на беспричинное ликование. В недавней стычке он истратил два из двадцати патронов, которыми набиты его карманы, и сейчас подносит к губам третий стаканчик анисовой от щедрот дона Курро. Чтоб отпраздновать боевое крещение, объясняет он себе.

— Прав, прав этот капитан, — философически замечает дон Курро, усердно дымя окурком «гаваны». — Без дисциплины наша Испания давно бы уже была в глубочайшей заднице.

На этот раз юноше удается лишь пригубить. С другого конца улицы бегут люди и что-то кричат, обращаясь к тем, кто засел в саду Маравильяс. Трое берут оружие, выпрямляются, высовывают головы из-за парапета. В бегущих они узнают студента Хосе Гуттьереса, парикмахера Мартина де Ларреа и его подмастерье Фелипе Баррио, отправленных в передовой дозор на угол Сан-Хосе и Фуэнкарраля. Судя по взволнованному виду, у них что-то срочное.

— Французы! Французы идут! На этот раз не меньше полка!

В одно мгновение ока улица пустеет. Капитан Даоис, отдав три-четыре отрывистых приказа, медленными шагами, с подчеркнутым спокойствием направляется к воротам парка. Студент и парикмахеры скрываются среди деревьев монастырского сада. Засевшие в окнах и на балконах солдаты и горожане прячутся.

— Желательно вам поплясать? Ну вот и музыка… — Дон Курро, с уже чуть посоловелым взглядом, приканчивает четвертый стаканчик анисовой и взводит курки.

* * *

Когда ворота Монтелеона закрываются за Луисом Даоисом, лейтенант Рафаэль де Аранго, который следит, как переносят и складывают в безопасном месте возле входа заряды пороха для пушек, видит, что Веларде идет навстречу начальнику и оба о чем-то негромко спорят, причем Даоис показывает подбородком на четыре выкаченных к воротам орудия на лафетах — недавно вычищенные и смазанные, они сияют надраенными до блеска стволами.

— Становись! — командует Даоис.

Несколько удивленные, Аранго, Веларде и остальные офицеры вместе с шестнадцатью артиллеристами и волонтерами короны из тех, что остались во дворе, выстраиваются возле пушек. Сверху, из окон, высовываются капитан Гойкоэчеа и его люди. Даоис делает три шага к шеренге, бесстрастно обводит ее взглядом, будто всматриваясь в каждого. Потом обнажает саблю.

— До этой минуты, — говорит он раздельно, отчетливо и громко, — за все, что происходило здесь, отвечал исключительно я один. Отвечал и отвечу перед начальством, перед отчизной и перед своей совестью… Но с этой минуты дело обстоит иначе. У тех, кто подхватит слова, которые я сейчас произнесу, путь назад будет отрезан. Ясно?

Повисшую на плацу тишину, которую принято называть мертвой, нарушает доносящая откуда-то издали барабанная дробь. И все знают, что это — французские барабаны.

— Да здравствует король дон Фердинанд Седьмой! — кричит Даоис. — Да здравствует свобода Испании!

Лейтенант Аранго, разумеется, кричит вместе со всеми. Он знает, что с этой минуты уже не сможет сослаться на то, что всего лишь исполнял приказы, но офицерская честь не позволяет поступить иначе. И из остальных не промолчал ни один — ни офицер, ни рядовой: в ответ Даоису по плацу дважды раскатывается громовое «ура!». Веларде, не в силах, как всегда, сдержать нахлынувших чувств, сломав строй, выбегает вперед, выхватывает шпагу, скрещивает ее с воздетой саблей Даоиса.

— Лучше смерть, чем рабство!

И третий офицер выходит из рядов. Лейтенант Хасинто Руис, пошатываясь от слабости, приближается к капитанам и, молча обнажив саблю, тоже пересекает лезвием их скрещенные клинки. Снова гремит «ура». А Рафаэль де Аранго остается в шеренге и саблю из ножен не вынимает. Он смиренно и безмолвно принимает свою судьбу. Во рту — сухо и горько, словно он жевал зернышки пороха. Да, конечно, если ничего другого не остается, он будет драться. Придется — сложит голову, если таков уж его долг. Но умирать здесь нет ни малейшего желания.