Сердце Пармы - Иванов Алексей Викторович

– Позавчера мой сын Бакат убил большого кабана за Сорумпатум хотпа махум – за Мертвыми Народами. Я его положил в Янгкынг Ма кивыр курссип – в Ледяную пещеру, – сказал Чикаль. – Там еще две коровы и мань ут – всякая мелочь. Но ты бери только кабана.

– Разве ж я вор? – обиделся Калина.

Они расстались с Чикалем и погребли дальше, к белым скалам над прибрежным тальником.

– Почто у старика столько времени потеряли?.. – недовольно ворчал Матвей.

– Отчего же хорошего человека не навестить?

– А зачем же хорошему человеку про стрелу наврал?

– Мне ничего не стоит, а ему приятно, – беспечно ответил Калина.

– А что это за Мертвые Народы, где кабана убили?

– Мертвые Народы – это холм такой погребальный, здоровенный. На правом берегу Ирени стоит верстах в десяти-пятнадцати от устья. Под ним, говорят, может, сто, а может, и двести или больше могил, где древние пермяки схоронены. Там, бывает, в земле, в ручьях золото могильное находят, река из берегов кости вымывает...

– Какие древние пермяки? – удивился Матвей. – Сылва же, Туявит, – вогульская и остяцкая река...

– Это сейчас. А лет пятьсот назад она пермская была. Название-то у нее пермское. Тут много крепостей стояло, гортов – ну, деревень по-нашему. А вогулы тогда еще звали себя «манси» – значит, меньшие братья пермяков. И жили они за Камнем.

– А потом что?

– А потом, еще задолго до Чулмандора, вогулы перешли Камень и напали, выгнали старших братьев. Отняли они и Сылву, и Чусовую. Отняли Койву, Усьву, Яйву, половину Вишеры до Акчима, левый берег Камы, где долины брошенных селений – Кужмангорт. Вот тогда пермяки и ушли отсюда в Кудымкарские леса, на верхнюю Каму, на Колву.

Калина направил пыж к берегу. Там в зарослях, над которыми вставала скала, виднелась поляна с журавлем – вогульским кострищем.

С поляны к скале вела узкая тропа. В конце ее, под скалой, между глыбами камня, заплетенными малиной, чернела небольшая дыра, из которой несло могильным холодом.

– Ух ты!.. – сказал Матвей. – Пещера!

Калина некоторое время возился, – разжигая бересту, накрученную на палку. Палки с берестой пучком торчали из расщелины меж валунов, заранее заготовленные Чикалем.

Со светочем в руке Калина встал перед лазом на колени, перекрестился, неожиданно суровый, и полез в дыру на четвереньках. Матвей ринулся за ним, стараясь не отстать, и даже получил пяткой по лбу.

Земля и камни были обжигающе холодными. Солнечный свет позади внезапно оборвался, иссяк, словно вытек весь до капли. Ползти пришлось недолго и недалеко, хотя Матвею показалось, что очень далеко и очень долго. Но вот впереди во тьме словно бы растворилось присутствие Калины, и всем телом Матвей ощутил вокруг себя пустое пространство. Он осторожно поднялся на ноги и обогнул ледяной выступ.

Казалось, что из солнечного летнего полдня они попали в зимнюю полночь. Кругом громоздились горбатые сугробы. Низкий косой потолок бугристо провис над головой, как набрякшее тучами небо. И справа, и слева стояли ледяные столбы; лед стекал потоками по стенам, свисал огромными сосулями. И сосули, и камни, и даже снег были покрыты невесомой, игольчатой ледяной пылью, словно замерз воздух. Огонь светоча Калины засиял на мириадах кристаллов, замерцал в изморози, трепеща, заструился по потолку, разбежался радугами, как круги по воде.

– Ну и хоромы!.. – гулко сказал Матвей. – Калина, гляди, там проход...

– Не для нас, – шепотом ответил Калина.

– Почему?

– Потому что мы берем кабана и уходим.

Воткнув светоч в сугроб, Калина ворочал замерзшие куски разрубленных туш, отыскивая своего кабана.

Матвей пополз по каменной осыпи к черной расселине.

– Княжич, не суйся, коли спятить не хочешь, – предостерег его Калина. – Тьма глаза высосет, разум оморочит...

– А ты там был? – останавливаясь, спросил Матвей.

– Единожды случилось, и больше не пойду. Лучше я буду среди вогульских тумпов скитаться, на гибидеях ночевать. Лучше уж сразу в Пети-Ур.

– А чего там?

– Красота неизмеримая, но не для человека. Дворцы и храмы изо льда, ледяные леса, образы птичьи, звериные и человечьи из камня, валуны поющие, колодцы в потолке, бездонные озера с невидимой водой... Это все Мамонта жилище, людям туда ход заказан.

– Какого Мамонта? – невольно понижая голос, спросил Матвей и оглянулся через плечо на расселину.

– Слышал, небось, что иногда реки вымывают из берегов кости огромные, загнутые? Это стада Чуди Белоглазой – мамонты. Звери, живущие под землей. Маммуты по-пермски. Когда движутся они, ходы в земле остаются, вроде нор и пещер. А если ночью поднимаются наружу и бродят по лугам и горам, то появляются их следы – ямищи огромные, воронки, в которые может провалиться целый дом, а то и больше. Я тебе потом покажу такие. Их здесь наверху видимо-невидимо. Потому что в этой пещере, в Ледяной горе, живет владыка всех мамонтов и пещер, старший Мамонт.

– А наша Дивья пещера... – начал было Матвей.

– У нас, в Перми Великой, пещеры от Ящеров, а здесь другое... Ладно, пошли скорее отсюда, пока лихо не накликали. Ты держи огонь, а я тушу поволоку.

Калина снова полез первый. Прежде чем нырнуть за ним, Матвей оглянулся, подняв светоч повыше. И увидел Мамонта. Косматый пещерный мрак живой горой навалился на мальчишку, нависли сверху страшные ледяные бивни, искрой блеснул огонек маленького кровавого глаза... Матвей пискнул, выронил светоч и стрелой юркнул вслед за Калиной.

Вечером у костра он попросил:

– Расскажи еще что-нибудь про Мамонта...

Калина сидел с закрытыми глазами; изо рта у него торчала тростина, на которую был насажен коровий рог. Рог дымил саром – вогульским курением, которым Калину угостил Чикаль.

– Про Мамонта?.. – переспросил Калина, открывая глаза. – Могу рассказать тебе о двоюродной бабке Чикаля. Она в те давние времена еще девкой была. И прельстил ее пришлый человек. Волосом он был черен, ликом бел, от дыхания холод шел, света солнечного не любил. Но был богат безмерно, перламутры сыпал перед девкой, лалы, яхонты, бирюзу... Соблазнилась дура богачеством и пошла за пришельцем жить к нему в пещеру. Но то не человек был, а сам Ма Елипат Олнэ Воруй Махар – Подземный Зверь Мамонт, только человеком обернувшийся. И как дошли они в пещере до заветного озера, он обратно чудовищем стал, а все его самоцветы оказались ледышками. Но выхода уже не было. Так девка в пещере и завековала... Мы с Чикалем ходили на озеро Плачущей Красавицы, носили пищу, приветы передавали... Там в тишине и темноте денно и нощно капают с потолка в воду слезы.

Матвей сидел задумчивый. Калина молча выколотил о камень рог и пошел спать.

Когда он утром проснулся, на берегу не было ни Матвея, ни лодки. Поначалу Калина ничего не заподозрил – рыбалка там, забавы... Но время шло, а княжич не возвращался. В душу Калины начала закрадываться тревога. Он стал вспоминать: о чем вчера говорили? Двоюродная бабка Чикаля, Подземный Зверь Мамонт, пещера, сам Чикаль... Чикаль! Мертвые Народы! Могильный курган на Ирени! Конечно, княжич поплыл туда за золотом – ведь он не знал, чем платить за ясырку!.. Но разрывать могилы...

Калина заметался по поляне, но что он мог сделать? Лодку и ту княжич увел. Тогда Калина через заросли полез на склон, поднялся на вершину горы, осмотрелся. Нет, Матвея нигде не было видно. Да и сколько уж времени прошло... Сейчас, наверное, он уже копает курган. Оставалось только ждать. Будь что будет.

Калина опустился на лежащий в траве белый валун. Легкая рябь облаков плыла в небе над Ледяной горой. Вокруг распростерлись заповедные сылвенские лесостепи: курчавились перелески на горах, золотились под солнцем луга, таял в мареве окоем. Ирень едва-едва просверкивала извивом в жаркой дымке. Сылва широкой лентой тихо стелилась под светлыми кручами Ледяной горы, широко убегала и направо, откуда приплыли Калина и Матвей, и налево, где вдали мутно синела высокая скала – там некогда дозорные древнего городища жгли сигнальный костер, если по реке шел враг.

Городище лежало рядом, по левую руку – оплывшие валы, редкие зубья упавшего тына. По всей плоской вершине Ледяной горы расплескалось ковыльное море, полынный океан, и теплый полуденный ветер гнал по нему от края до края волны серебристого отсвета. Как острова, по щиколотку в ковылях стояли сосновые боры. Высокое поле было ровным, только кое-где вдруг западало в глубокие складки логов, да еще дырявили его круглые воронки следов Мамонта, из которых весело выглядывали вершинки березок. Совсем белые, изъеденные временем валуны вросли в землю, и на них сидели огромные, как волки, черно-сизые вороны – мудрые птицы, жравшие мертвечину и жившие три века.

Жаркий покой дрожал, звенел, стрекотал кузнечиками вокруг. Калина потихоньку успокоился, а потом и разозлился. Он слез с горы на поляну и начал возиться с костром.

До темноты он коптил мясо на прутьях, затем прилег возле углей, рассчитывая подремать вполглаза до рассвета. В ветвях над его головой расчирикались птицы, и голоса их казались голосами звезд, зернами просыпавшихся на синее блюдо небосвода...