Сердце Пармы - Иванов Алексей Викторович

«От сего дня на третий в полдень на росстани», – нацарапал на бересте Леваш.

Вольгу словно взорвало изнутри. Все поплыло в глазах, застучало сердце, кипяток заполнил грудь и забурлил в горле. Даже мускулы рук и ног заныли, сведенные от напряжения, будто тело стремилось броситься к ламии прямо сейчас.

Вольга согнул свою душу, как лук, и сцепил ее тетивой воли. Три дня Вольга слышал в ушах звон этой натянутой тетивы.

На третий день он еле смог неспешным шагом дойти до леса, а дальше, заслоненный еловыми лапами от глаз своих ратников, побежал вниз по склону, по тропе, все быстрее и быстрее.

Он вылетел на росстань и повалился на обочину без сил. Никого не было. Торная дорога, валясь по ухабам, уходила к Вишере; убитая тропинка ответвлялась от нее и вела на гору. Туча комаров, звеня и сверкая на солнце, висела над развилкой.

Тиче шла к Вольге по взгривку между колеями и улыбалась, помахивая веточкой. Она была в длинной черной рубахе, стянутой простым пояском, без платка, босая. Вольга встал. Он обнял ламию и притиснул к себе так, словно хотел вдавить ее в себя, зарылся лицом в черные, пахнущие смолой кудри, ладонями, грудью, всем телом ощутил под полотном рубахи тугое и звонкое, горячее тело ламии.

– Душа моя... – шептали его губы.

– Уйдем с дороги, – шепотом ответила ламия. – Уйдем в парму... – и вдруг она дернулась, вырываясь из его рук, и завизжала: – Ош!..

Вольга успел увидеть только ее вытаращенные в ужасе глаза, как его словно ударили мягким бревном и отшибли в придорожные кусты. Он рванулся обратно на дорогу, ломая ветви и раздирая кожу.

Тиче неслась прочь, а за ней гнался медведище – не бурый, а весь какой-то зеленый и заплесневелый, точно из могилы. Он бежал, как волна – то плечи вверх, то крестец. Он нырнул вперед еще раз и с лету сбил лапой Тиче с ног, покатил по дорожной грязи, подмял под себя.

Вольга, выдернув меч, в два прыжка настиг медведя, ухватил рукоять меча обеими ладонями и всем своим весом вогнал клинок медведю в спину, в шерсть, под левую лопатку. Зверь вскрикнул по-человечьи, осел набок, повернув к Вольге узкую морду, и грузно лег на ламию. Пасть его приоткрылась, дохнув смрадом, проклокотал последний рык, будто дальний гром, и на Тиче потекла черная, густая медвежья кровь. Вольга схватил медведя за огромную лапу, не боясь предсмертной судороги, и перевалил его на сторону.

Тиче лежала ничком, вся в грязи, в крови, в перепутанных кольцах длинных волос. По-волчьи завыв, Вольга подхватил Тиче, ощущая, как страшно и безвольно обвисает ее тело в его руках, перенес на траву, положил, стал грязной ладонью стирать грязь с ее лица, а потом, спохватившись, прижался ухом к ее груди и только тогда услышал ровный, спокойный толчок сердца – будто молотком стукнули в ухо.

С княгиней на руках он бежал по тропе на гору – спотыкался, но не падал, задыхался, но не останавливался. Он не мог думать, не мог перевести дух, его словно расколола пополам трещина дикой боли.

Ратники на заставе, побросав дела, высыпали навстречу, перехватили его ношу, положили на кафтан у костра.

– Что за баба? Откуда? Чего с ней?.. – слышал Вольга, но лишь всхлипывал и мотал головой.

Расталкивая парней и мужиков, к Тиче пролез Фока, встал рядом на колени. В одной руке у него был ком мокрого мха, в другой – нож.

– Держи дурня! – рявкнул Фока, и ратники ухватили за плечи и локти Вольгу дернувшегося к Тиче при виде ножа.

Фока стер корку крови и грязи с губ Тиче, поднес к ним лезвие, подержал, затем перевернул. Лезвие запотело.

– Дышит, жива, – сказал сам себе Фока. – Ну-ка, все прочь!..

Он начал вспарывать рубаху от горла до подола, разложил ее, обнажив тело, стал осторожно щупать ключицы, плечи, ребра, живот своими толстыми и, казалось, неуклюжими пальцами.

– В костях я толк знаю... – бормотал он. – Нет, сломанных нету... Синячища вон, ссадины, а не пухнет... Может, где что и лопнуло, но без сдвига... Жить будет. Должна очухаться. Что с ней было-то, сотник? Где ты ее нашел?

– На дороге у медведя отбил, – хрипло ответил немного опомнившийся Вольга. – Чего она глаза-то не открывает?

Лицо Тиче было измученным, враз истончившимся, бледным. Синие тени лежали в глазницах.

– Обморок, напугалась, – пояснил Фока. – А кто она?

– Княгиня.

Ратники даже отшатнулись.

– Э... ну-ка давайте все отсюда, – нашелся Фока, прикрывая Тиче разрезанной рубахой. – Да-а... – он поскреб бороду, разглядывая княгиню. – Ну и дела. Я слыхал, что она того, блаженная... Убегала из дому, говорят, не раз... Ну и вот.

– Ладно, оставь ее, – сморщившись, сказал Вольга. – Если обморок, то очнется. Иди, а я посижу.

Ратники, оглядываясь, разошлись. Вольга сходил в избу, принес одежду, сунул под голову Тиче, укрыл сверху. Потом умылся из бадьи и уселся рядом на полено. В голове было пусто.

Без мысли, без движения он сидел весь день. Отказался есть. Тиче в себя не приходила.

На заставе был единственный конь – старый мерин Воронок. На нем возили воду с Вишеры. Воронка запрягли в телегу, выбросили из кузова бадью, наложили гору лапника и сверху устроили княгиню.

– Возьми сопровожатых, – посоветовали Вольге. – Путь неблизкий, ночью поедешь.

– Не надо, – угрюмо отмахнулся Вольга.

По медному от заката склону телега съехала с горы. В сумерках миновали росстань. На туше убитого медведя уже скакали птицы, какой-то зверек порскнул в кусты. Вольга вытащил свой меч, обтер о шкуру, сунул в ножны.

Воронок, пугаясь и вздрагивая, робко шел по дороге, тянул телегу. Настала ночь. В облаках над пармой летела косматая луна. Вольга снова выволок меч и положил рядом с собой. Он услышал за спиной тихий смех и резко оглянулся, дернув вожжи. Воронок встал.

Тиче сидела в телеге – почти голая в разрезанной рубахе, словно светящаяся во тьме. Глаза ее сияли. Волосы гривой кудрявились вокруг головы, петлями извивались по плечам, на грудях. Тиче смеялась, и Вольге стало страшно.

Он нашарил меч, сполз с телеги и попятился.

– Так ты невредима? – хрипло спросил он.

– Конечно, – она кивнула. – Разве же Ош меня обидит? Я его сама позвала.

– Зачем?

– Я – ламия. Меня на гору Полюд не пускает. Я туда попасть могу, только если кто меня на руках занесет, без меча у пояса. Ты занес.

Вольга молчал, потрясенный.

– Вольга, не ходи в Чердынь, – попросила Тиче и потянулась к нему; кудри посыпались с голых плеч. – Будь со мной, люби меня всю ночь. Не ходи в Чердынь, там тебя убьют.

– Почему?..

– Там всех убьют. И князя, мужа моего, и княжичей, моих сыновей, и всех ратников, и монахов, и мужиков, и баб – всех.

– Кто?

– Вогулы. Хакан Асыка пришел и много хонтов привел. Завтра ночью он Чердынь возьмет.

– Не было вогулов на Вишере...

– Были. Они от заставы за лесами, за скалами прячутся. Вы их не видели. Они вашего сполоха боятся, хотят Чердынь внезапно взять.

– Так вот зачем тебе на заставу было надо... – без голоса сказал Вольга, взмокнув от внезапного предчувствия.

– За этим, – согласилась Тиче. – Ведь я же ламия, жена хумляльта. Твоя застава вся спит непробудным сном. Я ратным людям твоим в котел с пищей дурман бросила. Они и заснули. А ты не ел.

– Я вернусь... Я разбужу... – тупо произнес Вольга.

– От того сна никого не разбудишь. Под горой семь вогульских косатых богатырей прятались. И они поднялись на гору, когда все уснули.

– Как же ты могла... любовь мою... – Вольга подавился словами.

– Я люблю тебя, я спасла тебя. Оставайся со мной, Вольга. Со мной тебя никто не тронет. Ты воеводой русским будешь, а может – князем... А я твоей женой стану, самой лучшей женой, сладко любить буду, жарко.

Она спрыгнула с телеги и медленно пошла к нему – протягивая руки, покачивая бедрами, переливаясь блеском в лунном свете, как рыба.

– Не подходи! – крикнул Вольга, выставляя перед собой меч. – Не подходи!..

– Не бросай меня, – заклинала ламия. – Вогулы убьют тебя в Чердыни, вогулы убьют тебя на заставе, ты не спрячешься от них в парме даже в самую глухую полночь... Не покидай меня, Вольга...

Держа ламию на расстоянии острием меча, Вольга обогнул ее по обочине.

– Я тоже тебя люблю, Тиче, – с болью сказал он. – И низкий поклон тебе за твою любовь... Но мне иначе нельзя... Я должен быть на заставе.

– Тебя убьют, если ты зажжешь сполох... Косатые богатыри близко... А ты так красив, так молод...

– Я молод, да не мальчик... Любовь велика бывает, а жизнь больше... Ты не вздумай меня останавливать – убью.

Он развернулся и побежал по дороге обратно...

Луна серебрила молодую траву, бревна избушки, брони лежащих людей. Их кололи спящих, они ничего не узнали, не поняли. Вольга, смятенный, обошел мертвую заставу. Никого. Он один. И семь косатых богатырей под горой.

Он встал на колени у погасшего, затоптанного костра, достал огниво, начал высекать искры на сухой мох, что надергал из пазов избушки. Мох задымился, затлел. Вольга плакал. Он ничего не видел из-за слез, из-за того, что зрачки сжались, нацеленные на крошечные угольки в моховом комке. И вдруг Вольге показалось, что напротив него, так же на коленях, стоит и осторожно дует на искры русский воин с усталым, обросшим бородою лицом, в обгорелой одежде и рваной кольчуге. Вольга почувствовал на своих руках его теплое бессмертное дыхание.