Сердце Пармы - Иванов Алексей Викторович

– Шестеро, – подсчитал зоркий Леваш. – И вогулы мне тоже не поверили, Нифонт. Это погоня.

– Ну, тогда вперед, – Нифонт сплюнул. – Нечего время терять...

Ночь снова провели с шестами в руках. Следующим днем добрались до устья Вишерки, впадавшей в Колву по левую руку. Повернули туда.

Петлявшую по лесам и болотам узкую Вишерку загромождали завалы от берега до берега. Передвигаться вперед было очень трудно. Шесты натерли кровавые мозоли, ломило спины и плечи. И днем и ночью двое должны были стоять на носу и на корме пыжа и толкать его вперед. Кто-то один еще мог спать на дне, но и уснуть было невозможно – снизу мочила вода, просачивающаяся сквозь швы и порезы шкуры, сверху плотной тучей висел гнус, сводя с ума. Если лодка садилась на мель или цеплялась за сучья топляка, всем приходилось слезать за борт, сниматься, волочить пыж вперед и в сторону. И жрать было нечего, разве что подбить стрелой птицу, ощипать, выпотрошить, натереть солью и лопать сырую, выплевывая кровь.

Через завалы тащились поверху, посшибав ногами сучья, или обходили берегом, болотиной и травой, с лодкой на горбу, а случалось, и рубили узловатые еловые стволы в три топора, слегами ворочали комли с красной древесиной, освобождая путь – для себя и для вогулов тоже. Нет, зря Матвею казалось, что быть гонцом – это лихо пронестись сквозь парму по синей речке. Быть гонцом – означало обречь себя на муки изнурения и адовой работы, в которой забывался даже смысл того, во имя чего она вершится. В сердцах он рубил проплывающие над головой еловые лапы, крыл по-черному Нифонта и Леваша. Нифонт и Леваш отмалчивались. Похоже, они были откованы из железа.

Фадина деревня стояла вымершей, заброшенной. Все постройки обвалились внутрь, в ямы, словно сложились, как крыло летучей мыши, и затянулись мхом. Клепаный цырен размером сажень на сажень – стоивший дороже огромного гурта оленей – краснел под трухлявыми бревнами варницы, проржавевший насквозь. За Фадиной деревней терпение Матвея лопнуло.

– Хорош! – орал он. – Я вам не конь! Дайте передышки, дьяволы! Уйдем в лес, и никто нас не заметит, никакая погоня!

– А погоня-то, небось, уж в двух шагах, – словно не слыша княжича, произнес Нифонт. – Пока мы завалы разгребали, сколь они наверстать смогли, а? Э-эх... – он махнул рукой. – Шестеро троих всегда догонят...

– Значит, надо еще шибче слегой махать, – спокойно сказал Леваш.

– Куда-а?!.. Дайте дух перевести! Все жилы вытянули!..

– Малому и впрямь передых нужен, – согласился Нифонт. – Мы-то с тобой – что? Пропадай! А его надо довезти, княжич все ж.

– Некогда отдыхать, – возразил Леваш. – У Мишнева отдохнем.

– До Вычегды мы и полпути не прошли... Видать, придется с вогулами схлестнуться.

– Трое против шести? – злобно спросил Матвей.

– Не трое, – сурово поправил Нифонт. – Один. В засаде. А двое пусть вперед убегут и отдохнут, когда третий завернет вогулов.

– И кто этот один будет?

– А выбирать не из кого. Тебя князь ждет, его – епископ.

Матвей зачерпнул из-за борта воды, умыл распухшее от укусов, грязное от крови лицо.

– Тебя убьют, дурак, – сказал он. – Ты в одиночку вогулов не развернешь.

– Ежели троих-четверых подстрелю, то разверну. Авось уж не убьют, утеку в парму – ищи меня... – Нифонт задумался. – А и убьют, что ж... Князь сказал, что девок моих не бросит. Двое их у меня, Машка и Палашка, да жена.

– Не-ет! – отрекся Матвей. – Если уж встречать вогулов – так всем!

– Молод ты еще, княжич, – рассудительно возразил Нифонт. – Наше дело – позвать подмогу. А уж какой ценой, то не важно. Сначала я. Не выйдет у меня – он встанет, – Нифонт ткнул черным пальцем в Леваша. – Епископ не обрыдается. А ты беги, и беги, и беги. Ты – княжич, ты – гонец.

Они дотолкались от Фадиной деревни до завала там, где оба берега затонули в непроходимых болотах. По левую руку болота сочились бурой речкой Щугор, притоком Вишерки. Здесь половодье нагромоздило целую гору сучкастых, зеленых елей и сосен, переплетенных друг с другом.

Лодку едва-едва перекинули через стволы. Нифонт в нее не сел, остался стоять на сосне, с луком за спиной.

– Вот и местечко славное, – сказал он. – Вогулы здесь через меня не пройдут. Так что все: давайте, плывите. Дело торопит. Будем живы – свидимся.

Леваш и Матвей молча поклонились Нифонту, взялись за шесты и погнали лодку вперед, вверх по течению, дальше за повороты.

Нифонт прошелся по стволу, расчищая себе дорожку, и только присел поджидать вогулов, как их берестяные каюки появились на реке.

– Дожить не дадут... – пробормотал Нифонт, поднимаясь и стаскивая через плечо лук.

Княжич Юмшан, сын Асыки, стоял последним на второй лодке. Русские стрелы не пели знакомых песен, но он сразу понял, что это вдруг свистнуло над рекой, а потом свистнуло снова. Юмшан ничком упал на дно своего каюка.

На передней лодке двое – на носу и на корме – так и стояли одинаково, словно остолбенели от изумления, и из груди у них торчали и дрожали оперенные стрелы. А затем эти двое одинаково повалились направо, рухнули в воду и перевернули лодку.

– К завалу! – крикнул Юмшан. – Он прячется там!

Воины на его лодке опустились на одно колено, пригнули головы и мощным толчком послали лодку к завалу. Каюк ткнулся носом в еловые лапы. Юмшан, Тыран и Латып разом прыгнули на деревья, как рыси.

Но Юмшан чуть задержался, а два его манси полезли вперед, вытаскивая мечи и срубая ветви. Еще раз свистнула в хвое стрела, но мимо – она улетела в прибрежный лес, сшибая прошлогодние шишки. На другой стороне завала раздались звяк железа, крик, хрип.

Что-то плескалось рядом с Юмшаном, и он, отстранив ветку, увидел, что это третий воин с первой лодки. Воин зацепился воротом кольчуги за сучок и теперь бился, задыхаясь. Он глядел на Юмшана из-под воды, разевал рот, из которого вылетали гроздья пузырей, царапал ногтями кору ствола. Юмшан еще подождал, прислушиваясь к схватке на той стороне завала и не глядя на тонущего, а потом обернулся, спустил в воду ногу, наступил на лицо воина и притопил его еще глубже. Глаза под водой выпучились и стали совсем рыбьими.

Тогда Юмшан выпрямился и крикнул по-русски:

– Рочча! Не стреляй! Я с миром!

Он полез через ветви на другую сторону.

Нифонт с разрубленной грудью лежал на своей сосне, ногами уходя в воду. Он был еще жив, хрипло дышал. Кровь из раны толчками выплескивалась на рубаху. Тыран – мертвый, с ножом в горле – лежал рядом, лицом вниз, в ветвях. Наверху сидел Латып, дрожащими руками сжимая меч.

Юмшан оглядел место схватки и, не торопясь, спустился к Нифонту.

– Ты все сделал хорошо, чердынский богатур, – с трудом подбирая слова, по-русски сказал он. – Юмшан тебе благодарен.

Он вытащил из-за пояса нож, приподнял Нифонта за шею и лезвием обвел его голову по кругу. Затем убрал нож, вцепился в волосы Нифонта и сорвал их с черепа вместе с кожей. Положив Нифонта обратно на бревно, Юмшан поднялся к Латыпу и протянул ему окровавленный косматый ком.

– Это твое, – сказал он.

– Его убил Тыран, а не я, – задыхаясь, ответил Латып.

– Ты – молодой воин. У тебя еще нет ни одних волос врага. А это был настоящий враг, очень хороший, сильный и умный. Тебе будет, чем гордиться. Возьми. Я ничего не скажу другим манси.

Латып перевел взгляд с Юмшана на волосы в его руке, и в глазах его страх начал таять, сменяясь радостью.

– А что я должен сделать за это? – спросил он.

– Ты должен вернуться и сказать, что Юмшан поплыл догонять русских один. Он один, сам, догонит их и убьет.

– Но ведь все манси спросят меня, почему я оставил тебя одного? Ведь я даже не ранен.

– Ты хочешь, чтобы я тебя ранил?

– Нет, – быстро сказал Латып, отодвигаясь.

– Тогда отвечай, что Юмшан был очень зол. Он сам хотел наказать русских за гибель четырех своих воинов. Он отослал тебя обратно, и ты ушел, потому что он – князь.

– Я понял. Давай волосы.

Юмшан кинул волосы на колени Латыпа и вновь повернулся к Нифонту. Нифонт до сих пор был жив. Сквозь кровь на вогула смотрели его страшные глаза, в которых были ужас и неверие в то, что случилось. Юмшан наклонился и спихнул Нифонта в воду, и еще притопил его ногой и дослал под завал, как только что сделал со своим манси.

Семь Сосен стояли ровно по кругу. Может, они сами так выросли, как по ведьминым кругам вырастают грибы, а может, были посажены в незапамятные времена. Между ними располагалось древнее святилище, давно заброшенное пермяками, ограбленное ушкуйниками и затоптанное проезжим людом. Матвей проснулся за полночь. Над ним, в кольце черных, косматых вершин, словно ожерелье на дне болотной чарусьи, лежало на небе семизвездье Ковша.

Посреди поляны горел небольшой костер. Возле него сидели двое: Леваш и какой-то пожилой человек в одежде из звериных шкур. Матвей поднялся и подошел к огню. Разговаривали по-вогульски.

– Кто это? – резко спросил Матвей, перебивая незнакомца.