К востоку от Эдема - Стейнбек Джон

— Забавно. Мне даже захотелось, чтобы ты был у меня в рабстве — чтобы я тебя мог не отпустить. Конечно, уезжай, если желаешь. Я и денег тебе одолжу на книжную лавку.

— О, деньги у меня есть. Давно уже накоплены.

— Не думал никогда, что ты уедешь. Казалось в порядке вещей, что ты здесь. — Адам сел прямей. — А подождать еще немного можешь?

— Для чего?

— Чтобы помочь мне сблизиться с сыновьями. И хочу заняться как следует хозяйством. Или продать ранчо. Или сдать в аренду. А для этого мне надо будет знать, сколько у меня осталось денег и как я их могу употребить.

— Вы не западню мне устраиваете? — спросил Ли. Желание мое уже не так сильно, как в былые годы. Я боюсь, вы сможете меня отговорить или — еще хуже — сможете удержать тем доводом, что без меня не обойтись. Пожалуйста, не соблазняйте меня этим доводом. Для человека одинокого, как я, нет соблазна сильнее.

— Одинокого, как ты… — произнес Адам. — Крепко же я в себе замуровался, что не видел этого.

— Мистер Гамильтон видел, — сказал Ли. Поднял голову, и глаза блеснули двумя искорками сквозь щелки толстых век. — Мы, китайцы, сдержанный народ. Чувства свои не выказываем. Я любил мистера Гамильтона. И хотел бы завтра съездить в Салинас, если позволите.

— О чем речь, — сказал Адам. — Ты столько для меня сделал.

— Хочу бумажки разбросать для обмана демонов, сказал Ли. — Хочу поросенка жареного положить на могилу моего духовного отца.

Адам внезапно встал, опрокинув недопитую свою чашку, и вышел, и Ли остался за столом один.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

1

В ту зиму дожди падали мягкие, и река Салинас-Ривер не захлестывала берегов. Нешироким потоком вилась по серо-песчаному просторному ложу, и вода не мутнела, а была прозрачна и приятна глазу. У ив, растущих в русле и на этот раз не залитых, листва была густа, и ежевика выбрасывала во все стороны колючие, ползучие побеги.

Было не по-мартовски тепло, с юга дул и дул ветер, повертывая листья ив серебристой изнанкой кверху. Хорошо пускать змеев в такую погоду.

Среди ежевичных лоз и наносного древесного сора укромно сидел на солнце небольшой серый кролик и сушил грудку, влажную от росных трав, в которых с утра жировал. Кролик морщил нос, поводил то и дело ушами, исследуя тихие звуки — возможно, опасные. Лапкам передались было от земли какие-то ритмические сотрясения, и нос заморщился, уши задвигались — но вибрация стихла. Потом шевельнулись ветки ивы шагах в тридцати, но по ветру, так что устрашающих запахов до кролика не донеслось.

Минуты две уже слышны были ему звуки любопытные, но с опасностью не вяжущиеся: короткий щелк, а затем свист словно бы крыльев горлицы. Кролик лениво вытянул, подставил солнцу заднюю ногу. Щелк — свист — тупой удар в мех груди. Кролик замер, глаза расширились. Грудь пронзена была бамбуковой стрелой, железный ее наконечник глубоко вошел в землю. Кролик поник набок, забил, засучил в воздухе лапками, затих.

От ивы, пригибаясь, подошли два мальчика с большими, фута в четыре длиной, луками в руках; за левым плечом у каждого колчан с пучком оперенных стрел. Одеты оба в выцветшие синие рубашки и комбинезоны, но лоб по-индейски обвязан тесьмой, и за нее воткнуто у виска красивое перо из индюшиного хвоста.

Мальчики шли крадучись, ставя ноги носками внутрь — подражая походке индейцев. Кролик уже оттрепетал, когда они нагнулись к своей жертве.

— Прямо в сердце, — сказал Кейл таким тоном, точно иначе и быть не могло.

Арон глядел молча.

— Я скажу, что это ты, — продолжал Кейл. — Пусть он тебе зачтется, а не мне. И скажу, очень трудно было попасть.

— И правда трудно, — сказал Арон. — Вот я и скажу. Расхвалю тебя перед отцом и Ли. — Да нет, не надо. Я не хочу. Знаешь что: если еще кролика подстрелим, то скажем, что добыли по одному, а если больше не подстрелим, то давай скажем, что стреляли одновременно и не знаем, кто попал.

— А не хочешь, чтоб его зачли тебе? — хитровато спросил Кейл.

— Одному мне? Нет. Хочу, чтобы нам обоим.

— А и правда, стрела-то ведь моя, — сказал Кейл.

— Нет, не твоя.

— Ты глянь на оперение. Видишь зазубринку? Это мой знак.

— Как же она попала ко мне в колчан? Я никакой зазубринки не помню.

— Не помнишь и не надо. Но все равно я скажу, что это ты стрелял.

— Нет, Кейл, — произнес благодарно Арон. — Не хочу. Скажем, что стреляли одновременно.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Но вдруг Ли заметит, что стрела моя?