К востоку от Эдема - Стейнбек Джон

— С процентами вернее. Я, может, их в долг у тебя возьму.

— И как же ты их заработал? Скажешь?

— Не-а, пока не скажу. Идея у меня есть… — он метнул взгляд на Абру.

— Мне пора домой, — заспешила та.

— Ей тоже полезно знать, — сказал Кейл. — Я одну штуку к Дню благодарения приготовил. Абра, наверное, к нам на обед придет, и Арон на каникулы приедет.

— Какую штуку? — спросила Абра.

— Отцу подарок сделаю.

— А что именно? — снова поинтересовалась она.

— Потом узнаешь.

— А Ли знает?

— Знает, но он — могила.

— Давно я тебя таким веселым не видела, — сказала Абра. — И вообще, кажется, никогда не видела веселым. В ней поднялось теплое чувство к нему.

Когда Абра ушла, Кейл уселся и сказал:

— Вот только не знаю, когда лучше вручить — до того, как за стол сядем, или после.

— После, — посоветовал Ли. — Ты на самом деле раздобыл денег?

— Пятнадцать тысяч долларов.

— Честно?

— То есть, ты хочешь знать, не украл ли я их?

— Именно.

— Честно, — сказал Кейл. — Помнишь, мы купили шампанского, когда Арон сдал экзамены? И на праздник обязательно купим, столовую украсим, ну и вообще… Абра нам поможет.

— Ты думаешь, отец захочет взять деньги?

— А почему бы нет?

— Посмотрим, может, ты и прав, — сказал Ли. — А как у тебя в школе дела?

— Не очень, — признался Кейл. — Ничего, после праздника нагоню.

2

На другой день после уроков Абра нагнала Кейла, идущего домой.

— Привет, Абра, — сказал он. — Тянучки у тебя вкусные получаются.

— Последний раз жестковатые вышли. Надо мягче их делать.

— Ты прямо-таки заворожила нашего Ли. Как это тебе удалось?

— Просто он мне симпатичен, — сказала она и добавила: — Слушай, Кейл, я хочу спросить тебя об одной веши.

— Спрашивай.

— Что происходит с Ароном?

— Я что-то не понимаю.

— Мне кажется, он только о себе и думает.

— Открыла Америку! Ты что, поссорилась с ним?

— Нарочно хотела поссориться, когда он начал плести, что хочет церковником стать, не женится и всякое такое. А он не ссорится.

— Не женится? Не может быть.

— Правда, теперь он завалил меня любовными письмами, вот только адресованы они не мне.

— То есть как это не тебе? А кому же еще?

— Вроде как самому себе.

— Гляди, я ведь знаю, что вы под ивой уединялись.

— Правда? — сказала она, ничуть не смутившись. — Здорово ты, видать, на него разозлилась.

— Да нет, я не злилась. Просто он… как бы это сказать… из рук ускользает. Не пойму я его.

— Потерпи, — сказал Кейл. — Может, у него кризис какой.

— Я все думаю, правильно ли я себя веду. А может, я просто фантазирую — как ты считаешь?

— Я-то откуда знаю?

— Кейл, это правда, что ты гуляешь по ночам? И даже ходишь в… в нехорошие дома?

— Правда. Это тебе Арон сказал?

— Нет, не Арон. А зачем ты туда ходишь?

Он так же спокойно шел рядом с ней и молчал.

— Скажи, — настаивала она.

— Тебе-то что?

— Не потому, что ты в самом себе плохое чувствуешь?

— А что это значит — «плохое»?

— Я и сама не ах какая хорошая.

— Совсем спятила, — сказал Кейл. — Арон из тебя эту дурь вышибет.

— Ты так думаешь?

— Еще как вышибет, — убежденно повторил Кейл. — А куда ему деться?

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

1

Джо Валери жил, по его собственным словам, не высовываясь, но настороже, зорко приглядываясь и прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Обиды его копились постепенно, начиная с обиды на мать, не обращавшую на него ни малейшего внимания, и на отца, который попеременно то порол его, то сюсюкал над ним. От обиды на родителей полшага до обоэленности — на учителей, приучающих его к порядку, на полицейских, которые гонялись за ним, на священников, наставлявших на путь истинный. Еще до того, как Джо первый раз предстал перед мировым судьей, из обид и озлобленности родилась у него жгучая ненависть к целому свету.

Одной ненавистью не проживешь. Ей нужна подкормка, стимулятор роста в виде любви. Поэтому Джо Валери с самого начала нежно любил и лелеял Джо Валери. Он заботился о нем, опекал его и утешал, потакал ему и льстил. Он ограждал и защищал его от враждебного мира. Постепенно Джо сделался невосприимчивым к несправедливости и злу. Если Джо попадал в беду, то это значило, что люди плетут против него гнусные интриги. Если же Джо сам наносил удар, то это был акт мщения: получили-таки свое, сучьи дети. Джо как никто нежил и холил себялюбие и разработал стройный пригодный только ему одному свод правил, который выглядел примерно так: